Свои мысли о существе царского служения Алексей Михайлович черпал, по-видимому,
из чина царского венчания или же непосредственно из главы 9-й Книги Премудрости
Соломона.
Не менее знаменательным кажется и отношение царя к вопросу о внешнем
принуждении в делах веры. С заметною твердостью и смелостью мысли, хотя и в
очень сдержанных фразах, царь пишет по этому вопросу митрополиту Никону,
которого авторитет он ставил в те года необыкновенно высоко. Он просит Никона не
томить в походе монашеским послушанием сопровождавших его светских людей: "не
заставляй у правила стоять: добро, государь владыко святый, учить премудра —
премудрее будет, а безумному — мозолие ему есть!" Он ставит Никону на вид слова
одного из его спутников, что Никон "никого де силою не заставит Богу веровать".
При всем почтении к митрополиту, "не в пример святу мужу", Алексей Михайлович
видимо разделяет мысли несогласных с Никоном и терпевших от него подневольных
постников и молитвенников. Нельзя силою заставить Богу веровать — это по всей
видимости убеждение самого Алексея Михайловича".
Отец Петра I, как это отмечают все его современники, русские и
иностранцы, был очень религиозен. Его религиозности С. Платонов дает очень
высокую оценку.
"Чтение, — пишет он, — образовало в Алексее Михайловиче очень глубокую и
сознательную религиозность. Религиозным чувством он был проникнут весь. Он много
молился, строго держал посты и прекрасно знал все церковные уставы. Его главным
духовным интересом было спасение души. С этой точки зрения он судил и других.
Всякому виновному царь, при выговоре, непременно указывал, что он своим
поступком губит свою душу и служит сатане. По представлению, общему в то время,
средство к спасению души царь видел в строгом последовании обрядности и поэтому
очень строго соблюдал все обряды. Любопытно прочесть записки дьякона Павла
Алеппского, который был в России в 1655 году с патриархом Макарием Антиохийским
и описал нам Алексея Михайловича в церкви среди клира. Из этих записок всего
лучше видно, какое значение придавал царь обрядам и как заботливо следил за
точным их исполнением. Но обряд и аскетическое воздержание, к которому
стремились наши предки, не исчерпали религиозного сознания Алексея Михайловича.
Религия для него была не только обрядом, но и высокой нравственной дисциплиной".

III
Будучи глубоко верующим, очень религиозным человеком, Тишайший Царь
вместе с тем не был ханжой
"Живая, впечатлительная, чуткая и добрая натура Алексея Михайловича, —
пишет С. Платонов, — делала его очень способным к добродушному веселью и смеху".
В другом месте своих очерков С. Платонов отмечает, что "при постоянном
религиозном настроении и напряженной моральной вдумчивости, Алексей Михайлович
обладал одною симпатичною чертою, которая, казалось бы, мало могла уживаться с
его аскетизмом и наклонностью к отвлеченному наставительному резонерству. Царь
Алексей был замечательный эстетик — в том смысле, что любил и понимал красоту.
Его эстетическое чувство сказывалось ярче всего в страсти к соколиной охоте, а
позже — к сельскому хозяйству. Кроме прямых ощущений охотника и обычных
удовольствий охоты с ее азартом и шумным движением, соколиная потеха
удовлетворяла в царе Алексее и чувство красоты."
В "Уряднике сокольничья пути" он очень тонко рассуждает о красоте разных
охотничьих птиц, о прелести: птичьего лета и удара, о внешнем изяществе своей
охоты. Для него "его государевы красные и славные птичьи охоты" урядство или
порядок "уставляет и объявляет красоту и удивление"; высокого сокола лет —
"красносмотрителен и радостен"; копцова (то есть копчика) добыча и лет —
"добровиден". Он следит за красотою сокольничего наряда и оговаривает, чтобы
нашивка на кафтанах была "золотная" или серебряная: "к какому цвету какая
пристанет"; требует, чтобы сокольник держал птицу "подъявительно к видению
человеческому и ко красоте кречатьей", то есть так, чтобы ее рассмотреть было
удобно и красиво. Элемент красоты и изящества вообще играет не последнюю роль в
"урядстве" всего охотничьего чина царя Алексея.
То же чувство красоты заставляло царя Алексея увлекаться внешним
благочестием церковного служения и строго следить за ним, иногда даже нарушая
его внутреннюю чинность для внешней красоты. В записках Павла Алеппского можно
видеть много примеров тому, как царь распоряжался в церкви, наводя порядок и
красоту в такие минуты, когда, по нашим понятиям, ему надлежало бы хранить
молчание и благоговение. Не только церковные церемонии, но и парады придворные и
военные необыкновенно занимали царя Алексея Михайловича с точки зрения "чина" и
"урядства"; то есть внешнего порядка, красоты и великолепия. Он, например, с
чрезвычайным усердием устраивал смотры своим войскам перед первым Литовским
походом, обставляя их торжественным и красивым церемониалом. Большой
эстетический вкус царя сказывался в выборе любимых мест: кто знает положение
Савина-Сторожевского монастыря в Звенигороде, излюбленного царем Алексеем
Михайловичем, тот согласится, что это — одно из красивейших мест всей Московской
губернии; кто был в селе Коломенском, тот помнит, конечно, прекрасные виды с
высокого берега Москвы-реки в Коломенском. Мирная красота этих мест — обычный
тип великорусского пейзажа — так соответствует характеру "гораздо тихого" царя.
Соединение глубокой религиозности и аскетизма с охотничьими наслаждениями
и светлым взглядом на жизнь не было противоречием в натуре и философии Алексея
Михайловича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28