и он, простец, и у нас,
великого государя, тайно был, и не по одно время, и о многих делах с ним к тебе
приказывали какова просто умышленного яда под языком его не видали!" Царь даже
пытается утешить отца надеждою на возвращение не изменившего, яко бы, а только
увлекшегося юноши. "А тому мы, великий государь, не подивляемся, что сын твой
сплутал: знатно то, что с малодушия то учинил. Он человек молодой, хочет
создания Владычна и творения руку Его видеть на сем свете; якоже птица летает
семо и овамо и, полетав довольно, паки ко гнезду своему прилетает: так и сын ваш
вспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание от Святого Духа
во святой купели, и к вам вскоре возвратится!" Какая доброта и какой такт
диктовали эти золотые слова утешения в беде, больше которой на свете не бывает!
"И царь оказался прав, — пишет С. Платонов. — Афанасьев "сынишка Войка"
скоро вернулся из далеких стран во Псков, а оттуда в Москву, и Алексей
Михайлович имел утешение написать А. Л. Ордин-Нащокину, что за его верную и
радетельную службу он пожаловал сына его, вины отдал, велел свои очи видеть и
написать по московскому списку с отпуском на житье в отцовские деревни".
Письмо Алексея Михайловича к будущему патриарху Никону с описанием смерти
Патриарха Иосифа, показывает, что у Тишайшего Царя в высокой степени была
развита способность давать правильную нравственную оценку своим обязанностям и
своему поведению с точки зрения нравственности:
"Вряд ли Иосиф, — замечает С. Платонов, — пользовался действительно
любовью царя и имел в его глазах большой нравственный авторитет. Но царь считал
своею обязанностью чтить святителя и относиться к нему с должным вниманием.
Потому он окружил больного патриарха заботами, посещал его, присутствовал даже
при его агонии, участвовал в чине его погребения и лично самым старательным
образом переписал "келейную казну" патриарха, "с полторы недели еже день ходил"
в патриаршие покои, как душеприказчик. Во всем этом Алексей Михайлович и дает
добровольный отчет Никону, предназначенному уже в патриархи всея Руси. Надобно
прочитать сплошь весь царский "статейный список", чтобы в полной мере усвоить
его своеобразную прелесть. Описание последней болезни патриарха сделано
чрезвычайно ярко с полною реальностью, при чем царь сокрушается, что упустил
случай по московскому обычаю напомнить Иосифу о необходимости предсмертных
распоряжений". "И ты меня, грешного, прости (пишет он Никону), что яз ему не
воспомянул о духовной и кому душу свою прикажет". Царь пожалел пугать Иосифа, не
думая, что он уже так плох: "Мне молвить про духовную-то, и помнить: вот де меня
избывает!" Здесь личная деликатность заставила царя Алексея отступить от
жестокого обычая старины, когда и самим царям в болезни их дьяки поминали "о
духовной". Умершего патриарха вынесли в церковь, и царь пришел к его гробу в
пустую церковь в ту минуту, когда можно было глазом видеть процесс разложения в
трупе ("безмерно пухнет", "лицо розно пухнет"). Царь Алексей испугался: "И мне
прииде — пишет он -помышление такое от врага: побеги де ты вон, тотчас де тебя,
вскоча, удавит!... "И я, перекрестясь, да взял за руку его, света, и стал
целовать, а во уме держу то слово: от земли создан, и в землю идет; чего
боятися?... Тем себя и оживил, что за руку-ту его с молитвой взял!" Во время
погребения патриарха случился грех: "да такой грех, владыка святый: погребли без
звону!... а прежних патриархов со звоном погребали". Лишь сам царь вспомнил, что
надо звонить, так уж стали звонить после срока. Похоронив патриарха, Алексей
Михайлович принялся за разбор личного имущества патриаршего с целью его
благотворительного распределения; кое-что из этого имущества царь распродал.
Самому царю нравились серебряные "суды" (посуда) патриарха, и он, разумеется мог
бы их приобрести для себя: было бы у него столько денег, "что и вчетверо цену-ту
дать", по его словам. Но государя удержало очень благородное соображение: "Дай в
том меня .владыко святый, прости (пишет царь Никону); немного и я не покусился
иным судам, да милостию Божиею воздержался и вашими молитвами святыми. Ей-ей,
владыко святый, ни маленькому ничему не точен!... Не хочу для того: се от Бога
грех, се от людей зазорно, а се какой я буду прикащик: самому мне (суды) имать,
а деньги мне платить себе же?!" Вот с какими чертами душевной деликатности,
нравственной щекотливости и совестливости выступает перед нами самодержец XVII
века, боящийся греха от Бога и зазора от людей и подчиняющий христианскому
чувству свой суеверный страх!"

VI
Традиционная точка зрения историков-западников такова: Московская Русь к
началу царствования Петра в политическом, культурном, военном и экономическом
отношении находилась на краю бездны. Если бы не Петр, Московская Русь рухнула бы
в эту бездну.
Величие Петра заключается в том, что хотя и пытками и батогами, но он
заставил жителей варварской Московии перенять от Европы начала европейской
культуры. Вместо варварского Московского царства Петр в кратчайший срок создал
по высоким образцам тогдашней Европы Российскую Империю. В этой
европеизированной России все, абсолютно все, было выше по своей культуре, по
своей морали, чем в допетровской Руси.
Вся эта схема есть стопроцентная историческая ложь, в одних случаях
бессознательная, в других случаях сознательная — но в обоих случаях вопиющая
ложь. Московская Русь на краю бездны не находилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28