И дальше:
"...Необходимо понять новую историю России не только, как продолжение и развитие
того, что начато великим преобразователем, но как борьбу с ним, последний фазис
которой мы, кажется переживаем в изживании творчески бесплодного большевизма".
Философ Франк с своей статье "Религиозно-исторический смысл русской
революции" пишет: "Исторические истоки русского нигилизма восходят к
вольнодумному кружку вельмож Екатерины II, т.е. к французскому просветительству
18 века".
"Но, — продолжает С. Франк, — в известном смысле этот нигилизм имеет еще
более отдаленного предшественника в России, этот предшественник — Петр I". Петр
I, как указывает С. Франк, в каком-то смысле был бесспорно первым русским
нигилистом: недаром большевики еще при последнем ограблении церквей с
удовольствием ссылались на его пример.
"Сочетание бесшабашной удали, непостижимого для европейца дерзновения
святотатства и кощунства, смелого радикализма в ломке традиционных устоев с
глубокой и наивной верой в цивилизацию и в рационально-государственное устроение
жизни, бесспорно роднит, несмотря на все различия, — достаточно очевидные, чтобы
стоило об них упоминать, — Петра Великого с современным русским большевизмом".
(77)
Очень плохую услугу Петру I оказывает генерал Штейфон следующей похвалой,
высказанной в книге "Национальная военная доктрина". Приведя высказывания С.
Платонова, что Петр всю жизнь исповедовал "идею государства, как силы, которая в
целях общего блага берет на себя руководство всеми видами человеческой
деятельности и всецело подчиняет себе личность (подчеркнуто мною. — Б. Б.),
генерал Штейфон пишет:
"Иными словами, за 2 с лишним столетия до нашего времени, русский Царь
Петр I уже осуществил идею современного фашизма, подчинив личность государству".
Большевизм, как совершенно правильно определяет проф. Карсавин,
реакционная сила, которая стремится во что бы то ни стало "продолжить дело
Петра, т.е. отрицательные тенденции, конкретно, — ограниченный европеизм Петрова
идеала". (78)
Реформы Петра — не реформы, а революция классической формы. Известный
ученый де Мун верно указывал, что:
"Революция не есть ни акт, ни факт, она есть политическая доктрина,
претендующая основать общество на воле человека вместо того, чтобы основать его
на воле Божией, которая ставит суверенитет человеческого разума на место
Божественного закона. Вот где революция, остальное вытекает из этого, из этого
гордого восстания из которого вышло современное государство, государство
захватившее место всего, государство, сделавшееся вашим Богом, которое мы
отказываемся обожать с вами вместе. Контрреволюция — противоположный принцип.
Это — доктрина, основывающая общество на христианском законе".
Революционным действиям всегда предшествует революция, совершаемая в
области религиозных и политических идей. "Все Петровское церковное
законодательство есть разрушение основ и церковной, и царской власти, связанной
не только догматами веры, но и вселенскими канонами церкви. Таким образом пример
нарушения границ должного и допустимого для государства дан в России впервые не
в XX столетии, а в XVII и XVIII и особенно в начале ХVIII-го и также не снизу, а
сверху, опередив Францию во времени" (79). Петр совершил всеобъемлющую революцию
на целое столетие раньше, чем она произошла во Франции.
О том, что Петр I был не реформатором, а революционером свидетельствует
широко применявшаяся им смертная казнь. При отце Петра смертная казнь
применялась за 60 преступлений (во Франции в это время смертью каралось 115
преступлений). Петр же применял смертную казнь за 200 разного рода преступлений
(даже за выработку седел русского образца).
Такое резкое увеличение применения смертной казни есть бесспорное
доказательство, что Петр применял террор. А террор есть неизбежный спутник не
реформ (мирного преобразования жизни), а революционного видоизменения жизни.
По своим историческим результатам, совершенная Петром революция
превосходит французскую революцию. Связь между революцией Петра и большевизмом
теперь понимают даже иностранные историки и мыслители (А. Тойнсби, В. Шубарт и
др.).
"Со времени Петра I, — пишет, например, В. Шубарт, — русская культура
развивалась в чуждых формах, которые не выросли органически из русской сущности,
а были ей насильственно навязаны. Так возникло явление псевдоморфозы культуры.
Результатом был душевный надлом, отмеченный почти во всех жизненных проявлениях
последних поколений, та русская болезнь, чьей лихорадкой, по крайней мере,
косвенно, через самооборону, охвачено сейчас все население земного шара. Это —
пароксизм мирового исторического размаха".
Правильно заключает И. Солоневич: "Эпоха Петра, как бы ее ни оценивать,
является крутым и почти беспримерным в своей резкости переломом в русской
истории. Со значением этого перелома можно сравнивать только битву при Калке и
Октябрьскую революцию. Он определил собою конец Московской Руси, то есть целого
исторического периода, со всем тем хорошим и плохим, что в ней было, и начал
собою европейский, петровский, петербургский или имперский период, кончившийся
Октябрьской резолюцией. И в центре этого перелома стоит личность Петра". Все
реформы Петра вырыли глубокую пропасть между допетровской и петровской Россией.
Гибельные последствия реформ Петра неисчислимы. В результате их в России вместо
единого народа возникли, как бы два особых народа:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47