После первых же показаний ему стало ясно,
что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не был измышлением
каких-то доносчиков, — это была реальность. Цель заговора было уничтожение
России такой, какой он себе ее представлял.
"Революция у ворот Империи, сказал он в эту трагическую ночь Великому Кн.
Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив и пока я Государь
милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но широкий заговор, который
хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели... Мне кажется, что у нас
в руках все нити и мы сможем вырвать все корни". И еще: "Могут меня убить,
каждый день получаю угрозы анонимными письмами, но никто меня не запугает".
"С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому
возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности. Каждый, против которого
было лишь одно свидетельство и не был застигнут на месте преступления,
подвергался допросу; его отрицание, или недостаток доказательств имели
следствием немедленное освобождение."
"Это утверждение Николая I правильно, — пишет Грюнвальд. — Николай
испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале следствия.
Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя Суворова, юнкера
Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии изменить своему
Государю". Он отправляет к матери поручика Коновницына, "чтобы она его высекла".
Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры наказания,
но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных снисхождения. "Это
ужасно, — пишет он Вел. Кн. Константину, — но надо, чтобы их пример был бы
другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна". И дальше:
"Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы
поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с этими
мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния ни на кого,
после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как поднявшие первыми
руку на своих начальников."
В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:
"Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и которые
заплатили ему самой черной неблагодарностью".
Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле слова:
зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени раскаяния".
Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других качеств".
Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть своей
участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему брату
Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать пример и
омыть свои семьи от позора".
В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:
"Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все их
планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена
Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних
пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское
конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой
набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его
признаться во всем".

II

Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:
"Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили соленой
пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и
изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать им
спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее впечатление".
Вот воистину — пишется "трамвай", а выговаривается — "конка"
Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду,
кандалов надетых на руки.
"Только немногие из декабристов, — пишет Цейтлин, — продолжали
мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою
жизнь. Не позабудем их имена: Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный к
экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".
"Пречестные русские малые", которым все равно ехать ли на греческое
восстание или стрелять в главу собственного государства во имя осуществления
сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно очень жидки, когда
приходит час расплаты. Таким именно оказался Каховский, в своих письмах из
крепости к Императору Николаю I, свою вину перекладывавший на общество
заговорщиков.
"...Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не смею
Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне
милосердием: я не изменял и обществу, но общество (общество декабристов — Б. Б.)
само своим безумием изменило себе".
И дальше Каховский делает следующее признание:
"Очень понимаю, что крутой переворот к самому добру может произвести
вред". Таков нравственный портрет человека без стержня, тираноубийцы № 2,
Каховского.
Трубецкой, как вспоминает Николай I, сначала все отрицал, но когда увидел
проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил его о пощаде.
Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду Виненкову:
— Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете.
"Трубецкой, — пишет М. Цейтлин, — не явился на площадь и оставил войска
без вождя, преступление караемое на войне смертью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30