Так было безопаснее.
Когда Суздаль был цветущим могучим городом, на западе в дремучих лесах дымилась десятком труб деревушка Москва.
Одному из сыновей князя Александра Невского, а именно младшему, Даниилу, после смерти отца дали в удел заброшенную, затерянную Москву, основанную Юрием, – незначительный пригород Владимира и Суздаля. Даниил уехал туда, и с этих времен начинается усиление Москвы. Оно продолжалось при детях Даниила и при детях его детей, до тех пор, пока все не перевернулось наоборот, то есть Москва стала столицей, а Владимир и Суздаль ее владениями.
– Князья ваши, – это Варганов обращался к экскурсантам-москвичам, – ходили на нас войной. Дмитрий Донской, например, воевал Суздаль. Забегает в хоромы, а там сидит княжеская дочь Авдотьюшка. И вышло так, что Дмитрий победил Суздаль, а Авдотьюшка Дмитрия. Венчались они во Владимире. Значит, у вас с нами были родственные связи. Поэтому Суздаль довольно легко присоединился к Москве. Проводником, опорой московской политики сделались монастыри. Некоторые из них мы посмотрим. А теперь пойдем в собор, построенный Владимиром Мономахом.
Снова медовая горячая духота архиерейского двора окружила нас, и резок был переход из нее в каменную прохладу собора, устоявшуюся тут за долгие века. Ворота, окованные медью, черные как уголь, просвечивали золотой росписью. Это и есть знаменитая золотая наводка, которую делают один раз на вечные времена. Ворота уцелели от Батыева разорения, и это считалось церковным чудом.
– Вон, – Варганов кивнул на нижний угол ворот, – двадцать лет мимо ходил, а потом думаю: «Дай отчищу». Отчистил углышек, а там Самсон, львиную пасть раздирающий. Чистая Византия! Стены собора расписаны религиозной живописью. Верхняя живопись неинтересная, – пояснил Алексей Дмитриевич. – Под живописью, если ее очистить, – фрески семнадцатого века, а если и фрески убрать, откроется орнамент Мономаховых времен.
Фреска, она ведь кладется на сырую штукатурку. Писать ее можно только четыре часа, потом штукатурка высыхает. Иные мастера рисунок прочерчивали гвоздем. – И Варганов показал нам прочерченные круги на штукатурке, причем гвоздь нацарапал в одном месте без толку несколько окружностей. Мастер никак не мог найти центра.
– От неопытности, что ли? – поинтересовались мы.
– Скорее всего выпивши был, вот и портил штукатурку. Рублев фрески писал сразу, без гвоздей. Это был виртуоз.
– Что за гробница там, в углу?
– А, – равнодушно бросил Варганов, – здесь лежит князь Кислый, дружкой на свадьбе у царя Василия гулял.
Мы заметили, что о разных князьях, княгинях и их родственниках Варганов говорит так просто и легко, как будто они родственники его приятелей или приятели ему самому. Когда шли от собора до Покровского монастыря, произошел случай еще характернее. Подвыпивший мужчина тридцати с лишнем лет отвел Варганова в сторону и минут пять что-то ему доказывал.
– Кто это? – спросили мы, когда Варганов догнал нас.
– Это потомок одного новгородского купца. Князь Ярослав захватил тогда новгородских людишек, как раз перед липецкой битвой, семьсот лет назад дело было, может, слышали?
– Теперь-то он кто?
– Теперь он шофер на здешней автобазе. Все пристает ко мне, чтобы я у него кое-какую купеческую утварь для музея купил. Просит за все пол-литра водки.
– Что у него за утварь?
– Посуда медная: ендовы, ковши, подносы.
Незаметно дошли до Покровского монастыря. Первым делом Варганов повел в склеп. Мы спускались все ниже и ниже по кирпичным ступеням, а Варганов говорил:
– Иван Грозный любил здесь ходить. Покровский монастырь был у него в большом фаворе. На Казань пошел, здесь молебен служил. С Казани шел – опять молебен служил. Даже обет давал, что если возьмет Казань, то одарит монастырь царскими дарами.
Между тем каменные гробницы окружали нас.
– Екатерина Шуйская, дочка Малюты Скуратова, – небрежно бросал Варганов, показывая на камень. – Как Скопин, разбив поляков, вошел в Москву, Шуйские от зависти решили его отравить. Вот эта мадам ему яд на пиру подавала.
– Царица Александра, – сообщал Алексей Дмитриевич, останавливаясь у следующего камня. – Сына своего Иван Грозный убил, а после убиенного вдова осталась. Это она. А то вон царица Анна, пятая жена самого Ивана Грозного. Ядом ее, бедную, опоили. Здесь лежала дочка Бориса Годунова Ксения. Неудачливо сложилась у нее жизнь. Сначала вроде улыбнулась, а потом все и пропало. Ее ведь за датского королевича просватали, а Лжедимитрий захватил и принудил к сожительству. Тут Марина Мнишек вмешалась, приказала сослать.
По мере того как рассказывал Варганов, прямоугольные камни, проглядывающие из полумрака монастырского склепа, мрачные сами по себе, приобретали еще большую мрачность. Эту опоили ядом, другая сама опоила ядом, у третьей убили мужа, четвертую сослали…
– Здесь же, – остановился Алексей Дмитриевич у крайнего к входу камня, – пожалуй, самая интересная могила. Хотите расскажу? Соборный храм в этом монастыре основал отец Ивана Грозного – царь Василий. С ним была и царица – молодая красавица Соломония Сабурова. Она, конечно, не могла знать наперед, что через десять лет муж сошлет ее в этот монастырь. Сослал же он ее за бездетность. Царю наследник нужен, а Соломония не рожала и не рожала.
Не хотелось ей, бедной, постригаться. Билась, говорят, ножницы из рук вырывала, плакала.
Царь Василий между тем женился на Елене Глинской, вскоре родившей мальчика, не кого иного, как будущего Ивана Грозного.
Однако что же Соломония? Постригли ее за бездетность в монахини, и вдруг вскорости она забеременела и даже ребеночка родила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85