На туалет Сашку бросил старшина, потому что кого-то нужно было бросить, — яма уже переполнилась, того и гляди через верх потечет. На глаза попался Сашка, и старшина, придравшись к чему-то, объявил ему наряд вне очереди. Теперь Сашка булькал вниз, в зловонную жижу, произведенную полутысячей солдатских задниц, ведро на веревке, и, упираясь “всеми четырьмя”, тянул его вверх. Потом перехватывал ведро и тащил его в лес, плеская на сапоги тем, что нес. По идее, сюда нужно было вызвать дерьмовозку, которая в три-четыре захода очистила бы яму, но за нее нужно было платить, а зачем платить, когда можно использовать дармовой солдатский труд таких вот бесчисленных и бесправных Сашек.Бросок...Ведро вверх дном с чавкающим звуком падает вниз, медленно тонет, затягиваясь, как в трясину.Рывок...Тяжелый, удушающий запах волной поднимается вверх, обволакивая липким туманом лицо, ударяя в нос. Ведро качается, плывет наверх, с него течет струями, тягучими каплями падает вниз содержимое.Еще немного...Ведро наверху. Теперь, сильно наклонившись вправо, отставив левую руку, мелкими перебежками к лесу, где вырыта яма. Ведро тяжелое, а нести его, чтобы не испачкаться, желательно на отлете, отчего рука напряженно дрожит.Дойти, подхватить ведро за донышко и, разом освобождаясь от тяжести, плюхнуть содержимое в яму, отпрыгнув от вылетевших брызг.И снова...Эх, жизнь солдатская... Не так Сашка представлял армию, по-другому представлял. Думал, будет трудно, будут тревоги, учения, стрельбы. А тут — ведро... Он и автомат-то всего два раза видел — на присяге и на стрельбище, где им выдали по два патрона.Ведро — вниз...Ведро — вверх...К туалету подошли старослужащие, внутрь не зашли, встали рядком и, о чем-то громко хохоча, дружно помочились на стену туалета. Когда мимо них, с ведром, проходил Сашка, его обругали матом и пнули по заду гак, что он, потеряв равновесие, выплеснул на ноги треть ведра.— А ну — пошел! Воняешь тут!И пнули еще раз, больно угодив носком ботинка в копчик.Да что же это за жизнь такая?.. Такая же, как содержимое ведра, — такая же тяжелая и противная. Дерьмовая жизнь!..Вечером, когда Сашка закончил работу и возвращался в казарму, его случайно заметил старшина.— Ты чего весь в дерьме-то? — брезгливо поморщился он, поводя ноздрями. — Чтобы через час был постиран, поглажен и подшит. Я проверю! Вопросы?Какие могут быть вопросы?..— Есть!И вместо того, чтобы лечь спать, Сашка пошел в умывалку и долго-долго, истирая кусок хозяйственного мыла, драил хабешку. Закончил он глубокой ночью и только-только лег, как дневальный проорал:— Р-рота — подъем!Сашка проснулся не сразу, проснулся на десяток секунд позже других и, свалившись со своего второго яруса и торопясь и путаясь в штанах, опоздал на построение.— Ты что, олух царя небесного, где твой ремень? — рявкнул сержант.А ремня у Сашки не оказалось, ремень он скорее всего оставил в умывалке, когда стирал форму, и его, конечно, украли.— Ну ты ублюдок! — удивился сержант. — Чтобы через пять секунд был по форме, с ремнем!— А где мне его взять? — чуть не плача, спросил Сашка.— А это меня ни разу не колышет — выроди и скажи, что нашел! — ответил сержант универсальной армейской приговоркой. — Кого дерет чужое горе? Пшел вон, придурок!Стоящие в строю солдаты его, Сашкиного, призыва злобно ухмылялись, радуясь в душе, что сержант долбит не их. В армии каждый живет и умирает в одиночку...Сашка вышел из строя и уныло побрел в умывалку. Где ремня, конечно, не оказалось. А без ремня возвращаться было никак нельзя. Были бы деньги, он мог выпросить ремень у каптера, но деньги, присланные из дома, у него украли ночью из кармана. Как еще можно “выродить” ремень, он не знал, но догадывался... В конце казармы, в закутке, на втором ярусе, спал, тихо посапывая, вернувшийся из наряда такой же, как он, солдат. Только еще, может быть, более несчастный, чем он, солдат, потому что даже более слабый и угнетаемый, чем он. Сашка прошел к его койке и осторожно снял с табурета его ремень.Теперь он был с ремнем. А его сослуживец без ремня.Но кого колышет чужое горе?.. Колышет только свое!Сашка застегнул ремень и бегом вернулся назад.— Разрешите встать в строй? — спросил он разрешения сержанта.— Валяй, — кивнул тот, покосившись на ремень, но ничего не сказав.Сашка встал на свое место. Здесь, в строю, он чувствовал себя почти комфортно, потому что был такой же, как все, и был среди всех. А это главное условие выживания в армии — быть как все, быть зеленым в зеленом строю. Как бабочка на листке, которую, если она будет не как листок, обязательно заметят и сожрут.— Взво-од... Смирна-а! — скомандовал сержант. Рядом стоящие солдаты подобрались.— Напра-во!Разом повернулись.И пошли... Неважно куда, важно как — строем пошли, видя перед собой только затылок впереди идущего и слыша дробный стук тридцати шагающих в ногу пар башмаков...Через два дня им выдали “смертники” — смертные жетоны, выштампованные из алюминия, которые они должны были таскать при себе. Медальонов было два — один на длинной цепочке, другой на короткой. Тот, что на длинной, когда их убьют, командир отнесет в строевой отдел части, а тот, что короткий, повесят на ногу, руку или что там уцелеет покойнику, чтобы не перепутать его с другим.А раз им выдали идентификационные жетоны, значит, их повезут на войну. Повезут в Чечню.Ну и ладно, и черт с ним, может, даже и неплохо, что в Чечню, может, там будет лучше! Потому что хуже быть не может. Некуда уже!.. Глава 9 Партизанские войны не имеют ни линии фронта, ни четких временных рамок. Длясь годами, иногда десятилетиями, они никогда не идут беспрерывно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15