Женевьева с удивлением посмотрела на мужа:
– Карточные игры? Но мы же…
– Тс-с… – прошептал он. – Это наш секрет. Ведь это карты привели тебя сюда, в Вирджинию, и, в конце концов, ко мне.
Рурк, улыбаясь, с удовольствием отхлебнул сидр. Женевьева покачала головой.
– Ты невозможен, – проговорила она, шутливо ударив его кулаком в грудь.
Рурк прикоснулся губами к ее виску.
– Ах, Дженни, интересно, я уже говорил сегодня, что люблю тебя? – он слегка нахмурился. – Нет, еще не говорил, и ни вчера, ни позавчера… Какой же я невнимательный!
– Нет, не говорил, – согласилась Женевьева. – Но совершенно необязательно слышать эти слова изо дня в день. Я и так знаю, что ты любишь меня. Я вижу это в каждой мелочи, которую ты для меня делаешь, в улыбках, принадлежащих мне одной, в том, как ты держишь меня за руку в церкви, и в том, как ты без конца хвастаешь моим умением управлять фермой.
Они страстно и нежно обнялись.
Неожиданно в дальней части дома снова заплакала Матильда, затем резко хлопнула задняя дверь. Этот звук заставил Рурка оцепенеть. Уже не впервые Хэнс исчезал ночью вместе с Матильдой, чтобы под звездами шептать малышке свои тайные мечты и желания.
Женевьева нахмурилась:
– Когда дело касается Хэнса, я чувствую себя совершенно беспомощной. Мальчик выглядит таким несчастным.
– Именно так, милая.
– Раньше все его проблемы заключались в содранном колене или упрямом пони. Я знала, как это уладить. Но теперь…
Рурк кивнул:
– Я чувствую то же самое. Но что мы можем поделать, Дженни? В наших силах только любить и направлять Хэнса. Мы не в состоянии прожить за него жизнь.
– Рурк, как ты думаешь, он догадывается? – неожиданно шепотом спросила Женевьева.
Рурк покачал головой.
– Конечно же, нет, – уверенно сказал он. – Мими не проронит ни слова, а Нел Вингфилд… Конечно, она не тот человек, которому можно верить на слово, но, к счастью, сейчас Нел находится в стороне от нашей жизни.
– У меня такое чувство, что я уже совершенно не знаю Хэнса. Почему он не поговорит с нами?
Рурк пожал плечами.
– Ему тринадцать лет. Он еще не мужчина, но уже и не мальчик. Может быть, самое верное – это оставить его в покое и дать время самому во всем разобраться. – Рурк обнял жену и крепко прижал ее к себе. – Давай хотя бы сегодня не будем об этом беспокоиться, Дженни.
Женевьева поцеловала мужа и пробормотала, вдыхая аромат его тела:
– Да. Пусть сегодня останемся только мы вдвоем.
Хэнс медленно поднимался по ступеням. Слова родителей до сих пор эхом отзывались в его голове. Он просто кипел от негодования. Почему они обсуждают его, держась за руки и сокрушаясь по поводу своей беспомощности? Ведь вся вина явно лежала на нем.
О чем это они там шептались? Что родители скрывали от него такое, что не осмеливался произнести острый, как бритва, язык Нел Вингфилд? Они явно боялись этого секрета – Хэнс понял это по их голосам. Он решил, что это как-то связано с его характером, с той дичинкой, с которой ему самому не удавалось справиться.
Хэнс положил Матильду обратно в колыбельку, и она уютно устроилась под своим одеялом, затем надел ночную рубашку и, стараясь не разбудить Люка и Израэля, спавших вместе на соседней кровати, улегся в свою постель. В душе Хэнс ругал себя на чем свет стоит. Родители вовсе не казались ему беспомощными, скорее наоборот. Они были слишком снисходительны и слишком многое прощали ему. Женевьева, которую он все время называл мамой, просто лезла из кожи вон, чтобы загладить его промахи, чтобы Хэнс не чувствовал своего отличия от других детей в семье.
«Не нужно ей ничего для меня делать» – подумал Хэнс.
Он действительно считал, что мать не должна была везти за него на мельницу кукурузу и тратить деньги на книги для сына, когда у нее самой годами не появлялось ни одного нового платья. Она должна больше требовать от него.
Каждую ночь Хэнс засыпал, полный решимости больше сделать для семьи, для фермы. Но когда наступал золотой яркий день, а лес стоял такой благоуханный и пустынный, все его добрые намерения вмиг куда-то испарялись, и он убегал из дома, занимаясь чем угодно, только не работой на ферме и не учебой в школе у дремучего священника, который едва умел написать свое имя.
Хэнс тяжело вздохнул. Видит Бог, он хочет сделать как лучше. Хэнс старался быть хорошим братом Люку, но этот большой красивый мальчик совершенно не понимал его. Голова у Люка совсем не настроена на учебу, зато он словно создан, чтобы работать на земле. Люк никогда не разделял интереса Хэнса к политическим дискуссиям и таинствам карточной игры.
А спокойный, не по годам задумчивый, Израэль, казалось, даже не подозревал о существовании Хэнса. Кумиром этого паренька был Люк. Что касается Ребекки, то, погруженная в свои молитвы и пение псалмов, она удостаивала Хэнса лишь яростным осуждением его поведения, чем приводила в восторг преподобного Карстерса. Ребекка обожала повторять Хэнсу, что праздность приведет брата в объятия сатаны, и иногда ей даже удавалось заставить его чувствовать себя псом, грызущим овец.
Из комнаты напротив снова раздался похожий на мяуканье тоненький писк. У Матильды вовсю резались зубки, и последнее время она плохо спала. Хэнс терпеливо успокаивал ее, даже если это приходилось делать несколько раз за ночь. Матильда была единственной в семье, кто никогда не осуждал его. Конечно, она – только младенец, но с самого рождения их объединила почти мистическая связь, которая тайно радовала Хэнса.
Хэнс прошел через коридор в комнату родителей и, обойдя все еще пустующую кровать, взял малышку на руки. Вдыхая теплый молочный аромат ее тельца, он потерся подбородком о прядки чудесных светлых волос и вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129