рассказ о том, как личный повар "выучился готовить гуся с яблоками", сменяется анекдотом о том, как "чекисты с гепеу" требуют у Рабиновича на строительство социализма припрятанные Сарочкой деньги. Генералы радуются привезенным Хрущевым подаркам - "по бутылке армянского коньяка", "шоколадному набору", "календарю с картинками" и "главной в составе подарка" "рубашке без ворота, вышитой украинским орнаментом" ("Гости хрустели пакетами, прикладывали рубахи к груди, Жуков тоже приложил:").
Прочитав двадцать пять страниц такого изображения, осознаешь, что если Гудериан в представлении Г. Владимова читал "Войну и мир" и более того, мог сопереживать и умиляться поступку "графинечки" Ростовой, то большинство советских военачальников - как они показаны в романе - и чеховскую "Каштанку" не одолели бы, да и читать бы не стали - дворняжка и все, какой тут разговор?
Также немецкий и советские генералы удивительно разнятся по внешности. Вот как изображен в романе германский командующий "крепкое лицо еще моложавого озорника, лукавое, но неизменно приветливое".
А вот как выглядят лики советских военачальников: "худенькая обезьянка с обиженно-недовольным лицом", "смотрел исподлобья: побелевшими от злости глазами", "прогнав жесткую, волчью свою ухмылку", "цепким, хищным глазоохватом", "чудовищный подбородок, занимавший едва не треть лица" и т. п.
Прочитав внимательно роман, с горечью убеждаешься, что автор смотрит на своих бывших соотечественников - не только генералов - "побелевшими от злости глазами". Это читательское восприятие, сам же писатель в одном из многочисленных интервью о своем методе говорит: "Это все тот же добрый старый реализм, говоря по-научному - изображение жизни в форме самой жизни".
Впрочем, есть один русский генерал, которого Г. Владимов изображает с такой же любовью и пиететом, как и Гудериана:
"Он резко выделялся среди них: в особенности своим замечательным мужским лицом: Прекрасна, мужественно-аскетична была впалость щек: поражали высокий лоб и сумрачно-строгий взгляд: лицо было трудное, отчасти страдальческое, но производившее впечатление сильного ума и воли: Человеку с таким лицом можно было довериться безоглядно:"
В реальной жизни в лице этого человека прежде всего отмечались рябинки, но писатель рисует икону, и по выраженной тенденции автора романа читатель, возможно, уже догадался, что речь идет о генерале А. А. Власове.
3 или 4 декабря 1941 года (перед "днем конституции") он якобы находился в ограде церкви Андрея Стратилата, в полутора километрах от Лобни, и единственный во всем Западном фронте владел ситуацией и, хотя вся Красная Армия отступала, он, конечно же: ("Двадцатая армия наступает, власовцы!").
Hо главная его слава впереди - как пишет Владимов: ":будет его армия гнать вперед немцев: от малой деревеньки Белый Раст на Солнечногорск побудив и приведя в движение все пять соседних армий 3ападного фронта: он навсегда входил в историю спасителем русской столицы:".
Здесь уже, мягко выражаясь, чистое сочинительство. Hазначенный командующим 20-й армией 30 ноября 1941 года Власов с конца этого месяца и до 21 декабря болел тяжелейшим гнойным воспалением среднего уха, от которого чуть не умер и позднее страдал упадком слуха, а в первой половине декабря - вестибулярными нарушениями. Болезнь Власова и его отсутствие в течение трех недель на командном пункте, в штабе и войсках зафиксированы в переговорах начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова и начальника штаба фронта генерала В. Д. Соколовского с начальником штаба 20-й армии Л. М.
Сандаловым; отсутствие Власова зафиксировано в десятках боевых приказов и других документов, вплоть до 21 декабря подписываемых "за" командующего Л. М. Сандаловым и начальником оперативного отдела штаба армии комбригом Б. С. Антроповым.
Поскольку отсутствие Власова, как предположили, будет замечено немецкой разведкой, 16 декабря, по указанию свыше, было организовано его интервью якобы в штабе - Власов находился в армейском госпитале - с американским журналистом Л. Лесюером. Впервые на командном пункте армии Власов появился - всего на час - в полдень 19 декабря в селе Чисмены. Он плохо слышал, все время переспрашивал и был крайне расстроен, когда ему доложили, что "командование фронта очень недовольно медленным наступлением армии" и что "генерал армии Жуков указал на пассивную роль в руководстве войсками командующего армией и требует его личной подписи на оперативных документах".
Замечу, что 20-я армия под Москвой по силам была слабее по крайней мере четырех других армий и, может быть, потому вызывала у Ставки и командования фронтом нарекания. Утверждение писателя о том, что она привела "в движение все пять соседних армий Западного фронта!", не соответствует действительности, и в сообщение о том, что "гремели имена Жукова, Власова, Рокоссовского, Говоро ва, Лелюшенко:", имя Власова вставлено Г. Владимовым для апологетики, самовольно и необоснованно: в сообщениях Совинформбюро в декабре 1941 года как "наиболее отличившиеся" в боях под Москвой армия К. К. Рокоссовского упоминалась четырежды, Д. Д. Лелюшенко - трижды, И. В. Болдина - дважды, Л. А.
Говорова - один раз, армия же А. А. Власова, так же как и армии Ф. И. Голикова и В.И.Кузнецова, не упоминались ни разу. И награждены за бои под Москвой они были соответственно: Рокоссовский, Лелюшенко, Болдин и Говоров - орденами Ленина, а Власов, Голиков и Кузнецов - по второму разряду, орденами Красного Знамени.
В листовке за подписью Власова от 10 сентября 1942 года о его участии в боях под Москвой говорилось более чем сдержанно, пусковым документом для создания мифа о "спасителе Москвы" явилась спустя шесть месяцев, в марте 1943 года, пространная листовка, так называемое "Открытое письмо", где без ложной скромности уже сообщалось:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16