На всю эту пантомиму перс время от времени отвечал легкой усмешкой – или указывал пальцем на паланкин.
Любопытство публики достигло предела, когда она заметила, что Пьеро, плотно прижав лицо к стеклу, довольно долго что-то разглядывал в глубине паланкина и вдруг, как безумный, закрыл лицо руками, словно увидел что-то ужасное, упал на колени и стал рвать на себе волосы. Потом вскочил и с такой скоростью завертелся в бутылке, что его фигура за кривыми стеклянными стенками слилась в один светлый трепещущий лоскут.
А публика ломала себе голову, что там случилось с «дамой в паланкине»; об этом оставалось только гадать, так как из-за тени ничего, кроме бледного лица, прижатого к стеклу дверцы и неподвижно глядящего на бутылку, не было видно.
– Но в чем же смысл этого зловещего кукольного представления? – спросило шепотом Синее домино и боязливо прижалось к Юнкеру Гансу.
Взволнованные маски приглушенными голосами обменивались впечатлениями.
– Какого-то буквального смысла пантомима, конечно, не имеет – лишь те вещи, в которых нет ничего надуманного, сугубо рационального, могут найти скрытый ход к человеческой душе, – выразил свое мнение Саламандр, – и как есть люди, которые при одном взгляде на водянистую секрецию бескровных трупов со стоном наслаждения содрогаются в оргазме, точно так же есть и…
– Короче говоря, ужас и эротика растут от одного корня, – прервала его Летучая мышь, – но поверьте, я вся дрожу как в лихорадке, меня душит невыносимый кошмар, от которого я никак не могу освободиться; он облепляет меня толстым слоем какой-то инфернальной ваты. Это что, тоже от пантомимы? Нет, это исходит от князя Дараша-Кога. Почему у него такой подчеркнуто безучастный вид? И лишь иногда его лицо передергивает странный тик!.. Здесь происходит что-то ужасное, и, что бы вы ни говорили, вам не убедить меня в обратном.
– Известное символическое толкование всего этого я тем не менее могу дать, а то, что ты сейчас сказала, только подтверждает его, – вмешался Меланхтон. – Разве не олицетворяет собой «человек в бутылке» заключенную в нас душу, которая бессильна что-либо сделать, вынуждена наблюдать, как нагло забавляются чувства – марионетки – и все с роковой неизбежностью тонет в омуте растленного порока.
Громкий хохот и аплодисменты прервали его.
Судорожно царапая ногтями горло, Пьеро скорчился на дне бутылки. Потом вскочил и в безумном отчаянии стал указывать то на свой широко раскрытый рот, то наверх, на пробку, – и, наконец, повернувшись к публике, умоляюще сложил руки.
– Он хочет пить – еще бы, такая огромная бутыль – и ни капли шампанского! Эй, марионетки, ну-ка, дайте ему прополоскать глотку, – крикнул кто-то из зрителей.
Все засмеялись и захлопали в ладоши.
Пьеро подпрыгнул, разорвал на груди свой белый костюм, сделал какое-то судорожное движение и во весь рост рухнул на дно.
– Браво, браво, Пьеро, великолепно; da capo, da capo Еще раз (ит.).

, – ликовала толпа.
Но так как человек в бутылке не шевелился и никак не реагировал на крики «бис», аплодисменты постепенно стихли, и общее внимание обратилось к марионеткам.
Они по-прежнему стояли в тех же неестественных позах, только теперь в них ощущалось напряжение, которого раньше никто не замечал. Казалось, они ждали чьей-то реплики.
Горбатый карлик с белым, как мел, лицом украдкой скосил глаза на князя Дараша-Кога.
Перс не шевельнулся.
Выражение его лица было каким-то утомленным.
Тогда один из мавров неуверенно подошел к паланкину и открыл дверцу.
И тут произошло нечто чрезвычайно странное.
Негнущееся женское тело с глухим тяжким стуком выпало на помост.
Мгновение – мертвая тишина, потом раздался тысячеголосый вопль; зал бушевал.
– Что это – что произошло?!
Марионетки, обезьяны, музыканты – все бросились к телу; маски, карабкались на сцену.
Княгиня, жена Дараша-Кога, втиснутая в металлический каркас, лежала совершенно голой. Там, где сталь врезалась в тело, набухли страшные синие отеки.
Шелковый кляп торчал во рту.
Все замерли, как парализованные.
– Пьеро! – полоснул зал чей-то крик. – Пьеро! Какое-то безумное, неопределенное предчувствие, как удар кинжала, пронзило сердца.
– Где князь?!
Воспользовавшись общим замешательством, князь бесследно исчез…
Меланхтон забрался на плечи Юнкера Ганса; напрасно – поднять пробку он не мог, а маленький воздушный вентиль был… завинчен!
– Так разбейте же стенки! Быстрей, быстрей!
Голландский ратман выхватил у красного Палача топор и одним махом запрыгнул на сцену.
Удар за ударом обрушивался на стеклянные стенки, звеневшие, как надбитый колокол, – ни с чем не сравнимый, зловещий набат.
Глубокие трещины разбегались по стеклу белыми молниями; лезвие топора погнулось.
Наконец – наконец бутылка лопнула.
На дне, вонзив в грудь посиневшие ногти, лежал задохнувшийся граф де Фааст.
Черные птицы ужаса, правя свой полет бесшумными взмахами крыльев, пересекали праздничную залу – гигантские и невидимые.



1 2 3