Песочная стежка ведет к домику, рядом с дорожкой сорные травы растут, а чуть дальше – яблони кривыми ветками к небу тянутся, и старый, разрушенный с одной стороны, колодец стоит; колесо от телеги рядом с ним валяется.
– Ты кого-то ищешь, Соня?
Она посмотрела на него и не ответила, отлепилась от забора и пошла дальше. Шилов шел за ней, проклиная палящее солнце, и мечтал о грозе, о ливне, о Сонечкиной ладной фигурке тоже мечтал немного; в мечтах хотел обнять Соню, прижать к себе, и чтоб проливной дождь вокруг, гром, молнии, но стеснялся и поспешно гнал такие мысли прочь. Задумавшись, чуть не натолкнулся на Соню, которая замерла столбом посреди дороги, дожидаясь его.
– Зачем за мной идешь? Зачем, скажи?
– Помочь хочу, – ответил Шилов, растерявшись.
– Вчера во время вылета я видела своего малыша. Я видела моего кроху, и был он уже седой и старый, пускал слюни, нашептывая бессмыслицу какую-то, потому что впал в маразм, а я никак не могла помочь ему, и он умер на моих глазах.
– Ты думаешь, он…
– Я ничего не думаю! – крикнула Сонечка и расплакалась. Шилов подошел к ней сзади, обнял, а она не отстранилась, как обычно, но и не прижалась в ответ, просто стояла и рыдала. Шилов пытался утешить ее, но слова подбирались с трудом, и он больше молчал. Сонечка плакала громче, почти навзрыд, когда Шилов что-то говорил, потому что знала, что он чушь городит, и Шилов это тоже понимал, и, смущаясь, умолкал. А потом сказал ни с того ни с сего:
– Сонь, хочешь, к речке рванем? Там хорошо, прохладно, жары проклятой нет!
– Не хочу, – шепнула Сонечка. – Давай.
Они сидели на берегу, и Шилов думал, что неплохо бы искупаться, но раздеваться стеснялся, потому что Соня сидела все еще пасмурная. Что она подумает, если он стянет с себя одежду и начнет плескаться? Поэтому Шилов не раздевался, и даже шведку не снял. Когда молчать стало нестерпимо, он сказал:
– Это даже хорошо, Соня, что ты своего сына не нашла.
– Я знаю, – шепнула она.
– Ведь если б ты нашла его, пускающего слюни, нам бы пришлось его в печальный дом отвести, и ничего хорошего из этого не вышло бы…
– Я знаю! – произнесла Соня с нажимом и посмотрела на Шилова с такой яростью, что он захотел отсесть в сторонку и с немалым трудом удержался, чтобы все-таки не передвинуться. Соня повернулась к речке лицом. Вода заиграла отблесками на ее загорелом лице, рыжий солнечный свет отразился в ее глазах. Шилов подумал, что ему мешает то глупое чувство, которое он испытывает к Сонечке, что если бы не оно, он бы давно сумел помочь Соне, убедил бы ее, как это глупо – надеяться встретить сына здесь, в городе.
– Соня… – тихо позвал Шилов, но она не ответила, подняла с песка камень-голыш и запустила его, размахнувшись, в реку. Шилов следил за камнем, который скакал по воде и не тонул, и считал, сколько раз камень успеет подпрыгнуть. Соня шевелила губами и тоже считала. Камень булькнул и пошел на дно, и Шилов сказал:
– Шесть.
– Нет, семь, – возразила Соня.
– Шесть, точно тебе говорю!
– Семь, и не спорь.
– Но почему?
– Потому что семь. Я так хочу.
– Угу. Но все же шесть.
– С женщинами нельзя спорить!
– Шесть.
– Ах, так! – разозлилась Соня и кинулась на него с кулаками, но он успел отскочить, и Соня шлепнулась животом в песок. Шилов наклонился к ней, чтобы помочь подняться, но она резво перевернулась на спину, схватила Шилова обеими руками за щиколотку и дернула. Он тоже повалился в песок, и они боролись, измазываясь в мокром песке все больше и больше, а потом уже не злились, а смеялись, но все равно продолжали бороться. В конце концов, Шилов, голую пятку которого больно оцарапал камень и который едва сдержался, чтобы не сказать «ёптвоюмать», поддался, и Соня оказалась сверху. Она сидела, упершись руками в плечи Шилова, а он держал ее за талию и смотрел в ее водянистые глаза, на розовую родинку на скуле, а Соня смотрела на него, внимательно, не отрываясь, а потом сказала:
– Вот что, Шилов, надо нам охладиться немного, а для этого – искупаться.
Она поднялась на ноги, повернулась к нему спиной и сняла майку. Под майкой у нее ничего не было, и Шилов увидел два заживших шрама на Сонечкиных лопатках. Он поднялся и нежно прикоснулся к ее плечам. Соня замерла, а он повел руками ниже, обвел шрамы подушечками пальцев и спросил:
– Не больно?
Она дернула плечом, и Шилов убрал руки. Сонечка стянула шортики, под которыми оказались черные атласные трусики, и Шилов вздохнул, сам не понял отчего: то ли потому, что хотел, чтобы трусиков не оказалось, то ли, наоборот, от облегчения. Кто знает, что ему пришлось бы делать, если б трусиков не оказалось, и как бы пострадало от этого его чувство к Сонечке.
Сонечка топнула ногой, отбрасывая шорты в сторону, поежилась и побежала прямиком к речке; завизжала, врываясь в холодную воду, остановилась, присела, зачерпнула воды, облила себя с ног до головы, фыркнула, нырнула и поплыла. Шилов через голову стащил шведку и собрался снять джинсы, но вспомнил Сонечкины шрамы, вспомнил, что у него такие же и остановился. Накинул шведку на плечи, завязав рукава узлом на груди, сел на песок, руками обхватив колени, и следил за плещущейся Сонечкой, а сам заходить в воду не торопился.
Она кричала ему:
– Заходи, вода прекрасная!
Он отвечал:
– Что-то не хочется!
– Не слышу! – кричала она. – Заходи быстрее!
– Не хочется! – кричал он.
– Что?
– Не хочется!!
– Все равно заходи!
– Нет!
– Глупый, вода прекрасная!
– Семеныч, кстати, на гашиш собрался переходить!
– Что?
– Ладно, неважно…
– Гашиш?
– Что?
– Гашиш, кстати, курят или едят?
– Не знаю!
– Может, колют?
– Не знаю!
– Тогда иди купайся!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120