Рободети продолжали лепить башню, лихачи гоняли на мотоциклах, дачники ели истекающую жиром бармухлу и ловили языками капающий на песок расплавленный сыр с клюшем. Дети палили в мух. Ужасное зрелище.
– За что ты так? – спросил я Сашу.
– Надоело твое вранье, – ответил Саша и стал, шмыгая носом, смотреть на реку.
– Какое вранье?
– Обычное вранье! Ты почти все врал о своих родителях.
– Но ведь и ты как бы врал… – робко возразил я, но Саша продолжал смотреть на играющую бликами реку и шмыгал носом, как какой-нибудь трагический герой. Пожалуй, в тот момент ему не хватало отвратительно-белого плаща и шпаги.
– Эх… – сказал он. – Папа был прав, врать нехорошо.
– Ты же как бы не любишь папу! – закричал я.
– Ах ты… – Саша неожиданно бросился на меня и повалил в песок, сжал своими сильными руками меня как будто в тиски. Мне стало больно, я попытался вырваться, но Саша держал крепко, и тогда я заревел, проклиная Сашу всеми известными мне проклятиями. И вдруг случилось что-то неожиданное и страшное. Саша весь затрясся, изо рта у него пошла кровь. Руки его ослабли, он повалился в песок рядом со мной и стал беззвучно разевать рот. Я перевернулся набок и в немом ужасе наблюдал, как Сашино лицо бледнеет, а темно-красная кровь капает на желтый песок. К нам подбежали взрослые. Сашу взяли на руки, куда-то понесли. Я остался лежать в песке и смотрел на темное пятно крови на том месте, где раньше лежал Саша. Мне казалось, что Саша как бы умер, что я как бы убил его. Я лежал тихо-тихо, надеясь, что никто не заметит меня, а ночью я встану и убегу, но минуты через две примчалась мать, схватила меня за руку и потащила домой. Меня лихорадило, я не спал всю ночь, мама носилась со мной. Приезжал врач, я плохо помню, но, кажется, мне сделали укол. Я успокоился и уснул. Утром мне чуть полегчало. Я слышал, как мама разговаривает с соседями. От них она, и я заодно, выяснили, что у Саши обнаружилась какая-то страшная болезнь, и он лежит в больнице. Болезнь излечима, но был шанс, что Саша останется парализован на всю жизнь. Я немного успокоился. Я был маленький и не видел ничего страшного в том, что Сашу парализует – даже немного завидовал ему. Лежишь целый день в кровати, никуда не торопишься, все с тобой носятся, приносят еду, игрушки, газировку, читают вслух книжки.
Я пошел на поправку. А ночью, в тот миг, когда явь сливается со сном, ко мне явился Сашин призрак, вернее бледный его дух. Он стоял возле моей кровати, и я замер, не в силах пошевелиться. Он смотрел на меня долго и, кажется, с укором, а потом в какой-то миг я решился закрыть глаза, всего на секундочку, но когда открыл их, его уже не было. Утром выяснилось, что Сашу все-таки парализовало. С тех пор дух приходил каждую ночь, и молча глядел на меня, а я не мог пошевелиться от страха. Это продолжалось очень долго, пока мы не переехали. Потом… потом все забылось… Я слышал, что Сашу лечат, надеются, что когда-нибудь он сможет двигаться… А сегодня днем все повторилось… я дремал в этой комнате на кровати, когда явился дух Саши… он показывал пальцем куда-то за дверь, и я понял, что он указывает на комнату Семеныча и понял, что с Семенычем произойдет нечто ужасное… а потом Семеныч закричал, дух исчез, и я проснулся… Шилов, ты мне не поверил, но я как бы знаю… я как бы уверен…
Сзади опять зашуршало, на этот раз осязаемо ближе. Проненко понимал, что неведомое существо шлепает босыми ступнями по полу совсем рядом, на расстоянии двух-трех сантиметров. Спина Проненко покрылась мурашками. Он конвульсивно дернулся, намереваясь повернуться, но повернуться не получилось, и он заплакал от бессилия. Открыл глаза, но это не помогло, в комнате было слишком темно.
– Может, я никого и не увижу в темноте, – пробормотал Проненко. – Никого не увижу и замечательно. Я встану и спокойно открою дверь. И как бы спокойно уйду. Да, так и сделаю.
Он хрустнул шеей, будто разминая ее, зевнул, притворившись, что шорохи за спиной его не интересуют, чуть вытянул затекшую ногу, слегка повернул голову, увидел, как из липкого сумрака выплывает подобно фрегату лакированный книжный шкаф. Существо замерло, ожидая, как Проненко поступит дальше. Или, быть может, все эти шорохи были плодом его воображения? Может быть, это ветер шумит на улице?
Проненко решился и, обрывая бег мысли, чтобы опять не испугаться, резко переставил ноги и повернулся в комнату лицом.
И закричал во все горло.
Зеленокожий привел Шилова в какой-то дом и оставил в полной темноте. Шилов, поначалу немного успокоившийся, вновь занервничал. Он переступал с ноги на ногу, готовый пуститься наутек в случае чего, и уже собрался звать туземца, но в этот момент зеленокожий зажег фонарик в соседней комнате, и светлое пятно побежало по стене, разбавляя кромешную темень. Они стояли посреди заброшенного дома, стены которого вместо обоев были оклеены анимационными постерами со знаменитостями и обнаженными красавицами. Люди на постерах кривлялись и белозубо улыбались Шилову.
– Здесь жил ученый Ширяев, – скрипучим голосом пояснил зеленокожий и добавил: – Пух.
– Что?
– Пух. Так меня зовут.
Шилов едва сдержал нервный смешок: так не вязался облик зеленокожего с героем Милновской сказки. Вдалеке что-то скрипнуло, ветер катнул по чердаку нечто металлическое, круглое, может, пивную банку, и Шилову тотчас же перехотелось смеяться. Перешагивая хлам, скопившийся на полу, он следовал за зеленокожим. Пух привел его в соседнюю комнату и шмыгнул под кровать. Свет фонарика проник в голый матрац, превращая кровать в негатив самой себя.
– Сюда! – позвал Пух. Под кроватью что-то скрипнуло, затрещало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120