Помогала память о долгих беседах, которые вел с ним дед, стоя в тени деревьев и указывая на дневное светило. Вот почему он нарек единого Бога именем «Атон», что на языке язычников означало «Солнце». Он продолжал печься о благе подданных, был доступен для бедных, слабых и угнетенных и повсюду заявлял, что «жить по правде» означает выполнять волю Атона, дарующего жизнь всему сущему.
Случилось так, что однажды к нему явился запыленный и изможденный нубиец, преодолевший огромное расстояние от собственной крохотной деревушки до могучих Фив. Он пришел молить об освобождении сына, угнанного в рабство войском фараона Аменхотепа. Но сердобольный правитель не ограничился тем, что снизошел до мольбы старика, но и повелел освободить всех нубийских пленных. Следом за нубийцем с подобной же просьбой к нему обратился старый сириец, за ним – ливиец, и ни один из просителей не встретил отказа. При этом правитель просил всех возносить хвалу и благодарность не ему, а Атону, ибо солнце равно светит всем людям и все они равны пред его божественным ликом.
Но когда об этом прознал фараон Аменхотеп, он, в кои-то веки отвлекшись от своего пьянства, обжорства и распутства, сам явился к сыну, причем в еще большем гневе, нежели в момент обсуждения вопроса о женитьбе. Содрогаясь от ярости, он потребовал объяснений, по какому праву сын распустил по домам пленных, которых он, фараон, приказал согнать в свою столицу.
– А зачем они здесь нужны, – сказал, неожиданно рассмеявшись, царь, – ты, о сын мой, со временем узнаешь сам.
Царевич в ответ лишь покачал головой и пояснил, что коль скоро лучи солнца согревают и освещают всех, то все равны пред его ликом, и ни один человек не вправе лишать другого свободы.
Фараон, услышав это, снова рассмеялся.
– Люди не равны друг другу, – заявил он, – и уж тем более простые смертные не равны потомкам богов. Мир устроен так, что твари могучие пожирают слабых и великие – малых. Плоть питается плотью, кровь – кровью, и все сущее во вселенной поддерживает свое существование именно таким образом. Жизнь продолжается за счет смерти – таков извечный порядок, и тебе наконец пора понять, где в нем твое место.
С этими словами фараон схватил царевича за руку и повелел подать колесницы и оружие.
Лучшие охотники и воины во главе с главным колесничим и дядей царевича могучим Эйэ сопровождали царя и его сына. Войско встало лагерем среди песков. В тени утеса был разбит великолепный шатер, где на роскошных коврах и подушках фараон Аменхотеп предался, как это у него водилось, чревоугодию и пьянству, вкушая яства с золотых блюд и вино из золотых кубков.
Эйэ при этом отсутствовал, а когда появился и шепнул что-то фараону на ухо, тот, удовлетворенно хмыкнув, поднялся на ноги. С помощью двоих слуг он взошел на колесницу, а сыну повелел ехать рядом с ним.
На гребне кряжа царь остановил лошадей и указал вниз, на стадо диких коз, испуганно бившихся в устроенном охотниками загоне. Царевич огляделся, высматривая, что могло их так напугать, и увидел трех припавших к песку черногривых львов.
Неожиданно один из них прыгнул, мгновенно подмяв козу тяжестью своего тела. Следом, оскалив клыки и огласив пустыню голодным ревом, прыгнули двое других – и в их безжалостных когтях затрепетала добыча.
Глядя на то, как темная густая кровь пятнает тусклый песок, фараон удовлетворенно рассмеялся и ткнул царевича локтем в бок.
– Ну что, сын мой, надеюсь, теперь ты видишь, как в действительности устроен мир?
Царевич не ответил, но вспомнил, как и мать говорила ему, что со временем он неизбежно станет носителем смерти.
Царь Аменхотеп, неверно истолковав молчание сына, снова издал смешок, а затем, натянув вожжи, направил колесницу вперед. Возле изгороди он остановил лошадей. Эйэ, отличавшийся чудовищной силой, согнул лук, нацепил тетиву и передал оружие фараону. Аменхотеп выстрелил.
Пушенная из мощного лука стрела задела бок одного из хищников. Лев зарычал, а когда на желтой шкуре выступила кровь, прыжками помчался к колеснице. В ярости он бросился на изгородь, но она оказалась чрезвычайно прочной и высокой, и вырваться из загона хищнику не удалось.
Прицелившись, Аменхотеп выпустил еще одну стрелу и, оставив раненого льва биться о неодолимую преграду, погнал колесницу вокруг загона, выпуская стрелу за стрелой в остальных хищников.
Когда все три льва были ранены, он вручил свой лук и полный колчан стрел сыну и, указав на обезумевших от боли и ярости зверей, приказал:
– Прикончи их.
Царевич воззрился на лук, словно не понимая, что держит в руках.
– Прикончи! – взревел фараон. Волосы его заблестели от пота, жирные складки плоти заколыхались.
Но юный наследник уронил лук на песок.
Фараон вытаращился, словно не мог поверить своим глазам.
– Трус! – заорал он, и его крик, отдавшись эхом от утесов, был поглощен тишиной пустыни.
Царевич заметил, что все воины и охотники застыли как статуи, а его дядюшка Эйэ отвел глаза.
– Трус! – повторил Аменхотеп с таким видом, словно готов был задушить сына, но тот, ловко спрыгнув с колесницы, поспешил к ограде загона, представлявшей собой натянутую на жерди прочную сеть.
Выхватив нож, царевич проделал в ней дыру, а потом направился к одному из львов, который, пытаясь вырваться, запутался в повалившейся сети и уже почти задохнулся.
Два других льва, почувствовав свободу, с пеной ярости на мордах устремились к царевичу, но, когда тот повернулся и бестрепетно взглянул в их пылающие глаза, озадаченно замерли, а потом, огрызаясь, медленно отступили.
Подойдя к отчаянно бившемуся в сети льву, царевич освободил его от пут, а заодно и от вонзившихся в бок стрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136