И она, по-твоему, должна распроститься с жизнью? Где справедливость, лекарь? Знай же, если умрет моя ненаглядная сестра, умрет и твоя дочь.
Бросив еще один взгляд на ложе принцессы, халиф повернулся и размашистым шагом вышел из комнаты. Гайде, глядя ему вслед, внезапно расплакалась, и Гарун взял девочку на руки.
– Не бойся, о мой цветочек, – промолвил он, качая ее, – ничего не бойся, моя лилия.
С этими словами он снял кольцо, полученное от Лейлы, продел сквозь него ленточку и повесил на шею дочери.
– Вот, – тихонько прошептал он, – теперь ты под защитой маминых чар, и бояться тебе нечего.
Хотя аль-Вакиль любыми средствами пытался успокоить дочку, его собственная душа пребывала в великой тревоге. При мысли о том, что ждет их впереди, его охватывал ужас.

* * *

В тот вечер, уложив Гайде спать, Гарун распорядился выставить у спальни принцессы караул, причем не только у дверей, но и у окон, хотя под ними находилась высокая, совершенно отвесная стена. Объяснять он ничего не стал – лишь настоятельно велел стражникам ни под каким предлогом не отлучаться и ни на минуту не смыкать глаз. Приказ его вызвал удивление, однако перечить мудрому врачевателю не решились.
Потом Гарун покинул дворец, ибо не мог заставить себя провести ночь в его стенах. Бесцельно блуждая по улицам, он то и дело оглядывался на громаду резиденции правителя, стараясь угадать, за какими окнами находится спальня принцессы, и боясь увидеть на одном из балконов закутанную в покрывало фигуру. Дабы отвлечься от мрачных мыслей, аль-Вакиль постарался сосредоточить внимание на том, что видел вокруг. Как оказалось, и на улицах ночного Каира ужасов было немало.
Вместе с пылью ветер разносил сгустки запекшейся крови. Повсюду среди хлама и мусора валялись собачьи трупы. Из-за жары они уже начали разлагаться и распространяли омерзительное зловоние. Обычно шумный, многолюдный Каир словно замер, и Гарун с мрачной усмешкой подумал, что халиф, наверное, наслаждается установившейся тишиной. Другое дело, что тишина эта стала результатом учиненной по приказу повелителя бойни. Вдруг аль-Вакиль услышал, как кто-то тихонько, жалобно скулит, и, оглядевшись, приметил пытающуюся подняться на лапы раненую собаку. Когда ей это удалось, она заковыляла к валявшимся неподалеку маленьким трупикам, принялась вылизывать их и заскулила еще громче. Аль-Вакиль подумал, что это, должно быть, ее щенки. И тут собака завыла. Испугавшись, как бы на вой не примчались дворцовые стражники, он подхватил ее на руки. Собака пыталась вырваться и вернуться к мертвым щенкам. Тогда Гарун прикрыл несчастное животное полой плаща и поспешил прочь. Через некоторое время собака перестала выть и снова принялась скорбно скулить.
Поглаживая бедняжку и нашептывая ей что-то на ухо, аль-Вакиль принес ее домой, обработал раны и поручил собаку заботам слуг, велев им до его возвращения не давать ей слишком много еды и питья. Перед уходом он решил, что назовет ее Исидой, ибо та не покидала своих любимых даже после смерти.
На рассвете Гарун явился во дворец и сразу поспешил туда, где оставил Гайде. Девочка – живое воплощение прелести и невинности – спала. Склонившись над дочерью, аль-Вакиль убедился, что кольцо по-прежнему висит на ее шее, и, поцеловав малышку, отошел. Больше всего ему хотелось подержать ее на руках, ибо он боялся, что другого такого случая уже не выпадет. Однако будить девочку он не стал, а вместо того поспешил к покоям принцессы Ситт аль-Мульк, уповая на то, что ей тоже удалось спокойно провести ночь. Но уже в коридоре Гарун услышал бессвязные крики и сразу понял, что ночью произошло нечто ужасное.
Так оно и оказалось. Возле постели принцессы валялись мертвые тела часовых: лица их были искажены ужасом, а глотки разодраны так, что головы были почти отсечены от тел. Сама принцесса осталась в живых, но, похоже, совершенно обезумела: она дико кричала и никак не хотела открыть глаза. Бледность ее усилилась, а на груди появился третий кровоточащий шрам. Нападавший, разумеется, исчез.
Весь день Гарун боролся за жизнь принцессы, и ближе к вечеру у него затеплилась надежда на то, что ее приближение к черным вратам смерти отстрочено, хотя привести несчастную в чувство так и не удалось.
– Больше ничего сделать нельзя, – заявил он халифу, нервно мерявшему шагами комнату. – Что же до произошедшего во марке ночи... – Гарун пожал плечами и покачал головой. – Один лишь Аллах всеведущ и всесилен.
– Тогда молись и надейся, что он услышит твои молитвы! – вскричал халиф. – Ибо лишь в этом случае твоя дочь останется жива.
Резко повернувшись, он вышел, оставив Гаруна наедине с принцессой. Весь день врач был слишком занят и не замечал течения времени и лишь теперь, выглянув в окно, увидел, что солнце клонится к западному горизонту, а восток уже затягивают ночные тени.
На сей раз он не стал вызывать в покои принцессы караул, а остался охранять ее сам. Время от времени Гарун поднимался, выходил на балкон и, озирая простиравшийся перед ним лабиринт улиц Каира, воображал, будто может заглянуть под каждую крышу и вызнать тайны любой человеческой души, хотя, конечно же, прекрасно сознавал, что такое невозможно.
Час проходил за часом, но все оставалось спокойным. Наконец забрезжил рассвет, муэдзины повели свою перекличку с верхушек минаретов, призывая правоверных к молитве, и Гарун уже решил было, что опасность миновала. Обернувшись лицом к священной Мекке, он преклонил колени, дабы восславить Аллаха, и тут услышал позади тихие шаги.
Аль-Вакиль резко обернулся.
Над постелью принцессы склонилась неясная фигура, окутанная мерцающим золотистым сиянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136