Хворост уже успел потемнеть и даже покрыться кое-где белесыми пятнами плесени, среди которых тут и там мелькали изумрудные огоньки свежих побегов, выскочивших из спящих почек под благодатной сенью разразившихся дождей. Пни тоже успели оправиться от смертельных ударов мачете и выпустить целые снопы молодых побегов, похожих на пучки стрел, опушенных серебристыми перьями райских птиц, тускло поблескивавших в лучах заходящего солнца. «Однако ребята славно поработали на этой полянке», — подумал дон Росендо, глядя на густые переплетающиеся дебри, обступавшие капище плотной, почти непроницаемой для света стеной. Сама поляна была вытянута с запада на восток в виде огромного наконечника и обставлена истуканами так, что в лучах заходящего солнца их тени накладывались друг на друга, образуя почти сплошную сумеречную вуаль, кое-где перебитую алыми пятнами света с извилистыми краями. Пятна эти составляли причудливый узор, напоминавший шкуру ягуара, но если рисунок на шкуре всегда остается одним и тем же, то здесь, по мере того как солнце опускалось все ниже, одни пятна затягивались сумраком, а другие возникали из ничего, подобно следам крови, проступающим сквозь тонкое полотно, наброшенное на тело приговоренного, расстрелянного целым взводом жандармов. В какой-то миг глаза дона Росендо вдруг усмотрели в расположении этих пятен некую систему, но тут солнце чуть соскользнуло и ритмичный узор вновь сменился беспорядочной цыганской пестротой: юбки, шали, блузы, мониста…
Дон Росендо даже встряхнул головой и потер лоб, словно избавляясь от наплывающего наваждения, но в ответ на эту меру оно не только не рассеялось, но, напротив, обогатилось чешуйчатым шелестом бубнов и приглушенными гортанными воплями, то звучавшими в такт ударам колотушек, то рассыпавшимися сами по себе. Варварские эти звуки доносились из лесу, но, так как невидимый хор то затихал, то усиливался, понять, в каком направлении двигаются певцы, было довольно затруднительно. Впрочем, не прошло и четверти часа, как эта загадка разрешилась сама собой: голоса сменились частым стуком топоров по коре, деревья на дальнем краю поляны затрепетали, пара толстых стволов рухнула, увлекая за собой спутанные связки лиан, и из образовавшейся просеки райскими птицами вылетели четыре смуглые танцовщицы в широких шелковых шароварах и переливающихся блузах с длинными складчатыми рукавами. Танцовщицы лихо колотили в бубны и так сильно отталкивались от земли босыми ногами, что обращались в некое подобие прядильных веретен, обмотанных радужными шелками. Следом за ними из лесу выступили полдюжины полуобнаженных сеньоров, обильно украшенных перьями и браслетами. Мужчины сжимали в мускулистых руках короткие боевые палицы и круглые пробковые щиты, их ноги выколачивали по земле глухую чечетку, а ярко накрашенные рты, усаженные черными зубами, были широко раскрыты и издавали жуткие вопли, от которых по позвоночнику дона Росендо невольно зазмеился мятный холодок. Представление могло быть как обычным, вполне безвинным карнавалом, так и прелюдией к человеческим жертвоприношениям, где жертву можно было определить в согласии с одним из основных законов аристотелевой логики: исключенного третьего.
«А что, если это провал во времени? — мелькнула тревожная мысль. — В одном из местных преданий, кажется, говорится что-то об идольском капище, создатели которого умудрились соединить начало и конец некоей незримой сущности, вроде той, что определяет путь дерева от плода до умершего ствола. Дерево ничего не знает о времени, следовательно, его миг равен вечности, так же, как миг этих исступленных плясок, где каждое движение столь отточено, что кажется выбитым в камне. И чем тогда линии резьбы на истуканах отличаются от линий движения живых человеческих тел? Но живых ли?..»
Пораженный этой странной мыслью дон Росендо попытался вглядеться в глаза хоть кого-либо из плясунов, но вскоре бросил эти попытки: в бледно-лиловом лунном свете их ярко раскрашенные лица чем-то напоминали павлиньи хвосты с множеством пятен, среди которых пара живых глаз попросту терялась. Движения танцоров завораживали, кружили дона Росендо. Земля, растрепанные кроны, истуканы, слои плоских ночных облаков то сливались воедино, то распадались на огромные зазубренные осколки, дававшие самые необычные сочетания: дон Диего и Касильда, взявшись за руки, взлетали к Луне; падре грузил истуканов на спинку своего покорного ослика; за танцорами и среди них порой мелькали знакомые, но неожиданные лица — тот же Манеко Уриарте в широкополой шляпе с красной шелковой лентой вокруг тульи. Впрочем, вид этого лица мгновенно вывел дона Ро-сендо из рассеянного состояния. Никакого провала во времени, никакого «кольца»! Их просто выследили; за ними скрытно шли, направляя движение от ловушки к ловушке; устраивали засады, и если бы не доблестный Зорро, как всегда возникавший бог — или дьявол? — знает откуда, то шансы достижения идольского капища свелись бы к нулю еще до середины пути.
Тем временем пляшущая толпа становилась все агрессивнее. Дон Манеко, мелькавший то здесь, то там, явно направлял танцоров; ясно было, что это его люди, как, впрочем, ясно было и то, что маленький отряд дона Росендо бессилен против них. Дон Росендо попытался приблизиться к сестре; перед ним расступались, но руки, тела, дыхание танцующих были так близки, как бывает близок к разъяренному быку торс искусного тореро. Глаза брата и сестры встретились и безмолвно задали друг другу один и тот же вопрос: где Зорро? Наш черный ангел-хранитель, бесстрашный и неуязвимый, как святой Георгий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107