– Со времен Адама и Евы людям свойственны легкомыслие и забывчивость. Но, к чести ремесленников Сент-Антуанского предместья, надо сказать, что они не забыли генерала Россиньоля. Память о нем жива до сих пор. И эхом этой памяти стал только что вышедший в Париже роман «Робинзон из Сент-Антуанского предместья». Не изволили читать?
– Нет, – сказал Давид Иванович, хотя роман уже несколько дней как стоял на заветной полке.
– Если желаете, я вам его пришлю.
– Вы очень любезны, виконт, но мои занятия в лицее оставляют слишком мало досуга. Чем примечателен сей роман?
– Только одним, уважаемый господин де Будри: он опровергает приведенную мною пословицу – автор романа рассказывает то, о чем говорят в Сент-Антуанском предместье.
– Вон как?
– В предместье уверены, что Россиньоль жив. Там считают, что он бежал из ссылки в 1805 году и после долгих приключений добрался на шлюпке до берегов Африки, где вскоре основал могущественную негритянскую республику. В этой республике царствуют свобода, равенство и братство. В их честь построен из пальмового дерева храм, в котором люди поклоняются не богам, а отлитым из чистого золота статуям Жан-Жака Руссо, Вольтера, Эберта и Марата.
– Странная фантазия.
– Фантазия? Нет, мечта. Мечту, в отличие от якобинцев, нельзя ни расстрелять, ни сослать, ни гильотинировать. Она бессмертна. Поэтому для Бурбонов мечты французского народа страшнее пушек и кинжалов.
– Чаще всего мечты – всего лишь сказки.
– Но иногда и революции…
Де Будри испытующе посмотрел на своего странного собеседника. Бледное лицо виконта стало еще бледнее. Молодому человеку было не более двадцати – двадцати двух лет.
Виконт де Косее… Нет, его визитер ничем не походил на отпрыска старинного дворянского рода: ни манерами, ни мыслями. Тайный агент царской полиции?
Может быть, на него донес кто-то из лицеистов?
Нет, конечно, нет. Но кто же он тогда и что ему нужно от преподавателя Царскосельского лицея господина де Будри?
Непонятный визит с каждой минутой становился для Давида Ивановича все более тягостным. Де Косее бередил уже зажившие раны.
– Однако боюсь, что я вам прискучил.
– Напротив, – вежливо возразил Давид Иванович. – Все, что вы говорите, очень интересно. Продолжайте, пожалуйста.
– Ну что ж, ежели я вас не утомил, то оставим мечты и вернемся к действительности, – сказал виконт. – К сожалению, господин де Будри, в Африке нет и не было республики, о которой рассказывается в романе, а в Сент-Антуанском предместье напрасно ждут вестей от Россиньоля. Генерал больше никогда не вернется в Париж и не пришлет туда своих гонцов.
– Он, конечно, погиб? – сказал Давид Иванович, чтобы что-то сказать.
– Да. Россиньоля давно нет в живых. Сссылка, которую во Франции принято называть «сухой гильотиной», убила его. Он умер от гнилой лихорадки в 1802 году и похоронен в кокосовой роще на самом высоком холме острова Махэ. Его хоронили рабы плантатора Прюде. Они ни в чем не отступили от последней воли покойного. На гранитной глыбе, установленной на могиле, нет имени умершего. На ней лишь высечены фригийский колпак и короткая надпись: «Один из миллионов». В той же могиле похоронен пепел сердца Жан-Поля Марата. Да, в той же могиле, – подтвердил виконт, смотря прямо в глаза де Будри. – Такова была воля покойного. Генерал считал, господин де Будри, что имеет право на такую высокую честь, что он завоевал это право, сражаясь за Республику и свято храня память о Друге Народа. И мне думается, что Россиньоль в этом не ошибся.
– Значит, сердце Марата похоронено на острове Махэ? – пробормотал Давид Иванович.
– Да, – подтвердил его собеседник, – на острове Махэ. Но медальон, о котором я вам говорил, там не остался.
– Где же он?
– У меня.
Давид Иванович снял очки и стал тщательно протирать стекла.
– Медальон работы Жака Десять Рук был сохранен одним из негров, хоронивших Россиньоля, и в дальнейшем передан английскому матросу, который в прошлом году переслал его с оказией в Париж. Вот он.
Виконт достал из кармана треугольный, желтого тисненого сафьяна футляр и раскрыл его. В футляре лежал медальон.
Под знаменами парижских секций шли, четко отбивая шаг деревянными башмаками, хмурые санкюлоты. Неслышно ступали, словно плыли по воздуху, девушки с кипарисовыми ветвями в руках. Шли, опустив головы, члены Конвента, Парижской коммуны, Якобинского клуба и Клуба Кордельеров. Звучала музыка. Ее грустную и торжественную мелодию оборвал пушечный салют. А может быть, это был гром?
Кто-то говорил Давиду Ивановичу, что во время похорон Марата в Париже разразилась страшная гроза. Да, так оно и было. Гроза.
Давид Иванович чувствовал, как по его щекам ползут редкие крупные капли дождя. Сейчас хлынет ливень. Вон там черное небо уже рассекла, осветив лица людей, несущих гроб, зигзагообразная молния. Над Парижем гремел гром.
Виконт что-то говорил, но его слова заглушали раскаты грома, шум дождя и топот тысяч ног. Давид Иванович расслышал лишь последнюю фразу:
– Теперь этот медальон ваш.
Медальон? Какой медальон? О чем он говорит?
Давид Иванович вытер платком свои влажные морщинистые щеки.
Дождь… Нет, дождя больше не было. Он прошел. За окном вновь сияло солнце и чирикали царскосельские юркие воробьи. Зычно кричал, расхваливая свой товар, продавец сбитня. Шелестели по мостовой дутые шины подъезжающих к Гостиному двору экипажей. Давид Иванович по-прежнему сидел в глубоком мягком кресле в своей уютной голубой гостиной.
Он спрятал носовой платок, откашлялся.
– Простите, я немного отвлекся. Что вы сказали?
– Теперь этот медальон ваш, – повторил виконт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84