Пояс привез в Краков Афанасий Власьев. Передавая сандомирскому воеводе подарок, Власьев сказал, что этот пояс некогда принадлежал великому московскому князю, прославившемуся разгромом татарских полчищ. Таким образом, с большой долей достоверности можно предположить, что у Мнишеков действительно был пояс Димитрия Донского.
Граф Станислав Мнишек говорил Санаеву, что, по семейным преданиям, этот золотой пояс считался чем-то вроде реликвии, приносящей счастье в битвах. Поэтому, когда Адам Мнишек в 1649 году вместе с другими шляхтичами отправился на помощь польским войскам, осажденным в Збараже Богданом Хмельницким и крымским ханом Ислам-Гиреем, он взял с собой пояс. Но в битве под Зборовом, когда в плен к казакам чуть было не попал сам польский король, Адам Мнишек погиб. Трупа его не нашли. Не нашли и золотого пояса, который будто бы потом видели у сына гетмана, Юрия Хмельницкого.
Граф Станислав Мнишек говорил также Санаеву, что его дед был знаком с потомком Богдана Хмельницкого, смоленским губернатором и известным русским писателем Николаем Ивановичем Хмельницким, который якобы подтвердил, что у Юрия Хмельницкого действительно был старинный золотой пояс. Что в дальнейшем произошло с этим поясом, Николай Иванович не знал. Может быть, Юрий Хмельницкий подарил его монастырю, в котором принял иночество, а возможно, пояс впоследствии перешел к кому-то из казаков.
– Архив Мнишеков сохранился? – спросил Друцкий.
– Думаю, что да.
– А где он теперь находится?
– Видимо, в Вене. Граф Станислав Мнишек в девятьсот четвертом году принял австро-венгерское подданство и вместе с семьей уехал из России.
Насколько я мог понять, то, что архив Мнишеков оказался в Вене, полковника никак не устраивало. Он был разочарован.
Допив бокал с напитком, который «некогда хорошо готовили в Московском купеческом клубе», он спросил:
– И больше никакими данными о дальнейшей судьбе золотого пояса, хранившегося в семействе Мнишеков, вы не располагаете?
Я замялся.
– Можно сказать, что нет.
Друцкий пристально посмотрел мне в глаза, и я впервые представил его себе на допросах в контрразведке.
– А можно сказать, что «да»? – резко спросил он.
– Я не подследственный, господин полковник.
Друцкий усмехнулся:
– Извините. Служба не может не наложить свой отпечаток. Но вы слишком болезненно реагируете на случайные оттенки тона. Я не хотел вас обидеть. Однако меня интересует все, что имеет отношение к поясу Димитрия Донского.
– Видите ли, – сказал я, – письмо, с которым меня познакомили в начале 1917 года в «Обществе любителей древне-русского искусства», я не могу считать серьезным источником достоверных сведений. Не исключено даже, что это простая мистификация. К сожалению, моя попытка встретиться с автором письма успехом не увенчалась. Когда я летом того же года навестил его – это был помещик из Полтавской губернии, то оказалось, что его имение разграблено крестьянами, а сам он куда-то уехал, то ли в Екатеринослав, то ли в Житомир. Поэтому я и не считал себя вправе ссылаться на этот крайне сомнительный документ.
– Понимаю вас, – мягко сказал Друцкий.
– И тем не менее вы все-таки хотите, чтобы я ознакомил вас с содержанием этого письма?
– Совершенно верно.
– Ну что ж… Вам, конечно, известна история гетмана Мазепы?
– Только в пределах программы кадетского корпуса, – не без юмора уточнил Друцкий. – Поэтому я ничего не буду иметь против, если вы углубите мои познания.
– Гетман Мазепа был любимцем Петра Первого, – сказал я. – Обычно скуповатый, когда дело касалось государственной казны (подарки Петра «другу сердешненькому Катеринушке», когда он был за границей, чаще всего ограничивались присылкой птиц, цветов, «редьки да бутылки венгерского»), царь проявлял по отношению к Мазепе поразительную щедрость. Он одаривал его кафтанами на соболях с алмазными запонами, саблями в драгоценных оправах и тысячами крепостных крестьян. Не менее удивительна и забота Петра о Мазепе. Во время посещения Мазепой Москвы вдоль дороги стояли специально приготовленные для него триста пятьдесят подвод, а стряпчему строго-настрого наказывалось, «чтобы гетман и всех чинов люди, имеющие с ним приехать, были во всяком довольствии и челобитья о том великому государю не было».
Когда Мазепа болел или притворялся больным (гетман был великим притворщиком), Петр отправлял в Батурин своих личных лекарей. Гетман одним из первых в России был награжден орденом Андрея Первозванного.
Царь во всем доверял гетману, и можно себе представить, каким было для него ударом известие об измене любимца.
12 ноября на площади в Глухове в присутствии Петра I было выставлено чучело с гетманской булавой и лентой ордена Андрея Первозванного. Мазепу предали вечному проклятию. Чучело же бросили палачу, который на веревке тащил его до места казни, где оно и было повешено.
Казну Мазепы, одного из богатейших людей того времени, захваченную Меншиковым и Голицыным в Батурине, Белой Церкви и Печерском монастыре, конфисковали. Однако Петр подозревал, а возможно, располагал какими-то сведениями, что наиболее ценные вещи изменник успел надежно спрятать. Поэтому он обратился к населению с призывом продолжать розыски сокровищ бывшего гетмана, обещая доносителям половину найденного. Но, кажется, больше ничего обнаружить не удалось, хотя и тогда, и позднее ходили слухи о кладе, который якобы зарыт где-то в Лохвице.
Между тем после Полтавской битвы Мазепе вместе со шведским королем удалось бежать в Турцию. Турецкий султан отказался выдать беглецов, хотя Петр I и предлагал триста тысяч ефимков – сумма неимоверная!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84