– Хорошо, Эмили, узнайте же все до конца. Я решил продать Тома и Гарри. И не понимаю, почему вы считаете меня каким-то извергом! Другие делают это чуть ли не ежедневно.
– Но почему вам понадобилось продавать именно их? Мало ли у нас других негров, если уж надо кого-то продать?
– Потому что за них дают самую высокую цену – вот почему. Вы правы, можно было бы выбрать кого-нибудь еще. Этот человек предлагал мне большие деньги за Элизу. Вас это устраивает?
– Негодяй! – воскликнула миссис Шелби.
– Я даже не стал его слушать, щадя ваши чувства. Отдайте мне справедливость хотя бы в этом.
– Простите меня, – сказала миссис Шелби, овладев собой. – Я напрасно погорячилась. Но это так неожиданно! Позвольте мне хотя бы замолвить слово за этих несчастных Том негр, но сколько в нем благородства, сколько преданности! Я уверена, мистер Шелби, что если б это понадобилось, он отдал бы за вас жизнь.
– Да, знаю. Но зачем об этом говорить? Я не могу поступить иначе.
– Давайте пойдем на жертвы. Пусть часть лишений падет и на меня. О, мистер Шелби! Я всегда старалась – старалась ото всей души, как и подобает христианке, выполнять свой долг по отношению к этим несчастным, бесхитростным существам, которые всецело зависят от нас. Я окружала их заботами, наставляла добру, следила за ними. Вот уже сколько лет они делятся со мной своим горем, своими радостями. Подумайте сами: разве я смогу смотреть в глаза нашим неграм, если ради какой-то ничтожной выгоды мы продадим бедного Тома – прекрасного, безгранично верящего нам человека, и отнимем у него все, что он любит и ценит! Я учила каждого из них быть хорошим семьянином, мужем, отцом, учила детей почитать родителей. Так неужели же теперь мы открыто признаем, что деньги для нас превыше родственных уз, как бы они ни были священны! А Элиза! Сколько я наставляла ее, учила быть хорошей матерью. Что же мне сказать ей, если вы отнимете у нее Гарри и продадите его человеку, лишенному всяких принципов, всякой морали! Разве она будет мне верить после этого?
– Мне очень больно огорчать вас, Эмили, очень больно, – сказал мистер Шелби. – Я уважаю ваши чувства, хотя, не скрою, разделять их с вами полностью не могу. Но поверьте моему слову – все это бесполезно. Я не в состоянии поступить иначе. Мне не хотелось говорить вам об этом, Эмили, но в двух словах дело обстоит так: продать придется или этих двоих, или решительно все. Другого выхода нет. К Гейли попали мои векселя, и если я не расплачусь с ним, он пустит нас по миру. Я ухищрялся как мог, собрал все деньги, какие у меня были, взял в долг – только что не просил подаяния, но для полного расчета надо продать Тома и Гарри. Мальчик приглянулся Гейли, он потребовал, чтобы я продал его, и только на этом условии согласился уладить наши дела. Я тут ни в чем не волен. Вы принимаете так близко к сердцу продажу этих двух негров, но каково будет, если нам придется расстаться со всем, что у нас есть?
Эти слова потрясли миссис Шелби. Она подошла к туалетному столику, закрыла лицо руками, и из ее груди вырвался стон:
– Проклятие божие лежит на рабстве, и оно поражает как рабов, так и господ. И я, безумная, думала, что мне удастся исправить это страшное зло! Какой грех владеть рабами при наших законах! Я всегда это чувствовала, всегда, еще с детских лет. Но меня увлекала мысль, что рабовладельчество можно как-то скрасить добротой, вниманием к неграм, что рабство покажется нашим невольникам лучше свободы! Ну не безумие ли это!
– Эмили! Я вижу, вы стали настоящей аболиционисткой! Аболиционист – участник движения за освобождение негров, возникшего в XIX веке в Северных штатах.


– Аболиционисткой? Ах, если бы аболиционисты знали о рабстве то, что знаю о нем я, тогда они могли бы об этом говорить с большим основанием. Нет, нам нечему у них научиться. Меня всегда тяготило то, что у нас есть рабы. Я считаю, что этого не должно быть!
– Следовательно, вы расходитесь во мнениях со многими набожными и умными людьми, – сказал мистер Шелби. – Вспомните последнюю воскресную проповедь.
– Я не желаю слушать такие проповеди, и таким проповедникам в нашей церкви тоже не место. Священники не в силах бороться со злом так же, как и мы, но зачем же они оправдывают его! Это всегда казалось мне противным здравому смыслу. И я почти уверена, что вам тоже не понравилась последняя воскресная проповедь.
– Да, – сказал Шелби, – откровенно говоря, служители божий иной раз заходят гораздо дальше нас, бедных грешников. Мы со многим вынуждены мириться, на многое вынуждены смотреть сквозь пальцы, но когда женщины или священники перестают считаться с моралью и с благопристойностью, это уже никуда не годится. Я надеюсь, моя дорогая, что теперь вы убедились, насколько такой шаг необходим, – убедились, что лучшего выхода из положения найти нельзя.
– Да, да, – произнесла миссис Шелби, рассеянно трогая свои золотые часы. – У меня нет крупных драгоценностей, – в раздумье продолжала она. – Но, может быть, вы возьмете вот эти часики? В свое время они стоили дорого. Я пожертвовала бы всем, что у меня есть, лишь бы спасти ребенка Элизы… хотя бы его одного.
– Мне очень больно, Эмили, что это вас так расстраивает, – сказал Шелби, – но теперь уже ничем не поможешь. Дело сделано, купчие крепости подписаны, и Гейли увез их с собой. Благодарите бога, что все обошлось сравнительно благополучно. Этот человек мог разорить нас. Если б вы знали Гейли так, как знаю его я, вы бы поняли, что мы были на волосок от гибели.
– Неужели он настолько непреклонен?
– Жестоким Гейли назвать нельзя, но он человек холодный, толстокожий, печется только о своей выгоде, ни перед чем не останавливается и неумолим, как смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18