– вместо Сулеймана ответил Умар из Адага.
– Не тебя спрашиваю! – рявкнул Исмаил. Острым своим нюхом он уже почуял, что, пока он предавался горю, племянник, не раз благосклонно высказывавшийся о большевиках, теперь и вовсе переметнулся к ним. Возмущению Исмаила не было границ. – В моем доме большевистское логово устроил!
– Нам некуда больше деваться, дядя. И ты напрасно возмущаешься! – сказал Сулейман. – К тому же ты ведь и так расстроен, побереги себя. И постарайся поразмыслить, может и сам поймешь, что к чему.
– Ничего не понимаю, о чем ты? Кому это «нам» некуда деваться? – Понимать-то он понимал, но уж очень ему не нравилась самостоятельность племянника.
– Могу объяснить: нам – это нам с тобой. Если мы не с турками, если мы против Бичерахова и если мы не выполняем приказов Горского правительства, то позволь мне спросить, с кем же мы тогда?
– Ни с кем я! Сам по себе! Мои люди и я!
– Смешно… Нет у тебя твоих людей.
– Как нет? А где же они, мои бойцы?
– Ты доверил их мне, вот я и распорядился…
– Отдал их комиссарам?
– Да. Это лучше, чем оказаться ни с чем и ни с кем.
– Безмозглый осел! Да чтоб твой род передох, чтоб тебе ослепнуть, околеть! Ты понимаешь, что ты наделал? Исмаил – и вдруг комиссары, а? Где мои бойцы? Немедленно выстроить их на майдане, я сам спрошу их, с кем они и за кого… Я приказываю, я хочу с ними поговорить! – Лицо его исказилось в злобной гримасе.
– Комиссар, сделай одолжение, – обратился Сулейман к Умару из Адага, – собери людей, а я пока побеседую с дядей. Быка за рога не удержал, теперь, видишь, хочет за хвост ухватиться…
– Мне не о чем разговаривать с родственником, который выбивает столбы из-под фундамента своего же дома.
– Не о чем, а придется. Припомни мудрое слово: лягнешь доброе, останешься со злом. У тебя теперь выбора нет!
– Ты еще и грозишь мне? Если бы у кошки крылья… Может, и арестуешь?
– Если понадобится…
– Сын блудницы! Убирайся к себе в Астрахань! – И Исмаил вдруг с размаху потной ладонью своей влепил племяннику пощечину, да с такой силой, что звук ее долетел даже до комиссара, спускавшегося по лестнице.
В блуждающих, мутных глазах Исмаила перемешались и ненависть и бессильная ярость.
– Ну вот что, дядя! Будь на твоем месте любой другой, я бы не задумываясь застрелил его. Тебе прощаю. Но пусть это будет в первый и в последний раз, что ты беснуешься. Пора во всем разобраться. Не думай, я тоже не дурак. Раз принял такое решение, значит, считаю, что так и надо поступать. Осмотрись вокруг. Постарайся понять, что делается в России. Молодая советская власть борется и побеждает. Идти против народа в таких обстоятельствах равносильно самоубийству. Не думай, что я во всем подчинился большевику Умару из Адага. Просто я понимаю, что правда сейчас на их стороне. И должен тебе сказать, что мне тоже нелегко было с этим согласиться. Но когда я увидел, каким пламенем зажжены люди, я осознал, что с этого пути уже не свернешь… Если мы не пойдем за ними и даже впереди них, они нас растопчут…
– Я давно чувствовал, что из тебя не высечь искры для большого пожара.
– То, что сделал я, пришлось по душе твоим людям. Рано или поздно они все равно отвернулись бы от нас. Так не лучше ли быть с ними, под их защитой, чем оставаться в одиночестве? Пойми же наконец меня!
– И ты уверен, что большевики так сильны?
– Сила не в них одних, она в тех, кто готов идти за ними в огонь и в воду. А это народ…
– «Народ, сила», – раздраженно повторил Исмаил.
И даже в этом раздражении Сулейман уловил нотку здравого смысла. «Неужели что-то поймет?» – подумал он. В это время доложили, что оба отряда построены на майдане. Исмаил осмотрел себя, поправил маузер на ремне и решительно шагнул из комнаты. Сулейман последовал за ним.
Бойцы удивили Исмаила своим необычно бравым видом и даже какой-то выправкой. Люди попросту преобразились. На лицах и следа не осталось от былой обреченной покорности. Глаза у всех горели достоинством и гордостью. Это, с одной стороны, обрадовало Исмаила, а с другой – задело по самолюбию.
– Чьи вы бойцы?! – спросил он, и это прозвучало очень глупо.
Приличия ради следовало сначала хотя бы поздороваться с людьми, поздравить с победой, которую они одержали над турками… Ему не ответили. Он повторил свой вопрос и снова не получил ответа. Тогда Исмаил поманил к себе пальцем одного бойца. Мухамедом его звали. Он тихо подъехал и спешился перед Исмаилом. Сейчас это был не тот человек, каким хозяин знал его раньше. Он смело смотрел вперед.
– Вот ты, скажи мне, – спросил Исмаил, – кому ты служишь?
– До сегодняшнего дня я и сам толком не знал, – ответил боец, – а теперь знаю. Я служу соплеменникам своим и моему истерзанному краю.
– Кто твои враги?
– Все те, под чьим гнетом стонут наши аулы…
– Кто друзья у тебя?
– Друзья народа – мои друзья!
– А я кто?
– Ты родич нашего командира, дядей ему приходишься.
– И все?
– Да, все. Просто родственник.
– Ах ты, собачий сын! Родственник шакала! – вскинулся было Исмаил, но боец перебил его:
– Прошу уважать других, если хочешь, чтобы тебя уважали, Исмаил. Ты такой же, как и мы, – будешь с нами хорош, и мы с тобой добром…
– Да с кем ты разговариваешь? Забыл, чей хлеб ешь?
– Упрекаешь хлебом? Могу сказать, чей хлеб мы едим. Не твой. Хлеб принадлежит земледельцу, тому, кто его растил. А ты не пахал, не сеял, не собирал и даже тесто не месил…
– А чья это лошадь, уздечку которой ты держишь?
– Моя, пока я в отряде красных бойцов.
– Чье оружие у тебя в руках?
– Мое, пока я боец народа.
– И все вы так думаете? – обернулся Исмаил к своим, еще вчера вроде бы верным бойцам, показывая плетью на Мухамеда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71