– Попал, попал, попал, – бормотал он.
– О чем ты? о чем ты? о чем ты? – бормотала она.
– Я попал, я забил, я победил, я выиграл, – объяснял он.
– Не знаю, не верю, не слышу, не понимаю, – повторяла она.
– У нас родился, зачинался, начинался, возникался ребенок!
– Сынок или дочка? – деловито и доверчиво спросила она.
– Он сам еще не решил.
– Вот и прекрасно. И пока он там решает, кем ему быть, ты можешь поговорить со мной серьезно, как ты хотел с самого начала? Можешь рассказать все те волшебные вещи, которых ты не мог высказать вслух, пока я была вдали и под одеждой?
– Да… Конечно… Я так ждал этого… так ждал… Но сейчас… не знаю, что со мной происходит… Конечно, это позор… но я засыпаю… позорно и счастливо засыпаю… но завтра… завтра я… непременно…
Радиопередача о главной русской тайне
(Лес под Опочкой)
Да, я открыл ее, дорогие радиослушатели. Случайно, без всяких усилий напоролся, не зная, что меня ждет. Теперь я понимаю, почему они держат свою границу на замке, почему не разрешают иностранцам разъезжать свободно по стране, почему смотрят на каждого пришельца с подозрением. Тайна тянется на десятки и сотни километров, и тем не менее ее невозможно заметить ни с самолета-шпиона, ни со спутника, ни из окна туристского автобуса. Я еще не знаю, где я спрячу эту пленку. Если таможенники обнаружат ее, вряд ли мне разрешено будет уехать. Разумнее было бы подождать и вывезти этот рассказ в голове. Но я боюсь, что месяц спустя впечатление ослабнет, я сам себе не поверю и не смогу описать увиденное.
Возможно, все дело в скорости передвижения. Возможно, если бы у нас не испортился автомобиль, я бы проехал ее насквозь, но так ничего и не заметил бы. Но из-за поломки нам пришлось идти до деревни пешком больше часа. Возьмите любой знаменитый киношедевр и пустите его в три раза быстрее. Сможете вы что-то почувствовать, оценить за двадцать минут мелькания? Нет, вам нужно увидеть все кадр за кадром, все три тысячи шестьсот секунд, на правильной скорости – только тогда откроется замысел режиссера.
Впрочем, не только скорость. Эффект касания тоже очень важен. Даже сквозь подошву ботинка. Сначала вы ощущаете мягкость пыли на дорожке. Потом дорожка ныряет в низинку, исчезает под лужей, и вам нужно обойти стороной, пройти между стволами деревьев. Сразу нога тонет во мху. Мох сухой, беловатый, прохладный. Если присесть и вглядеться, он напоминает зимний лес, ждущий уменьшенную Алису. Он тянется бесконечно. Правда, вдали он начинает менять цвета. Будто там, в уменьшенном моховом мире, времена года могут уживаться рядом: зелень лета бок о бок с осенней рыжиной, потом – снова белые, облетевшие веточки.
Вы возвращаетесь на дорогу, но ощущение двойной бесконечности – вширь и в глубину, под ногами и над головой – не исчезает. Оно просто отодвигается на задний план, как звук контрабаса. А на передний план выходят трубы. То есть сосновые стволы. Им не видно конца. И не слышно. Небо ритмично мелькает в просветах наверху. Небесный тапер выводит незатейливую мелодию чуть механически, словно устав подыгрывать раз за разом одной и той же – пусть прекрасной – фильме. Но безбилетный зритель, пробравшийся в зал волею случая, поддается колдовству безотказно.
Сосновый бор кончается. Начинается море листвы. Березы и дубы. Поляны, окруженные неизвестными мне кустами. Желтые и оранжевые листочки – как пробы косметики к большому осеннему балу. («Не слишком ли много кармину? Ничего, в нынешнем году это будет модно».)
Дальше – еловая поросль. Ряды новогодних елок. Все в белой сверкающей мишуре. Вглядевшись, понимаешь, что это просто роса на паутинках. Миллионы ловчих сетей, отяжелевших от капель, натянуты в воздухе между иголками. Через полчаса роса испарится и сети снова станут невидимы. Начнется большой лов летучей добычи. А мы снова вернемся к иллюзии, будто этот мир устроен для нас. (Не для пауков же!)
За ельником – широкий просвет. Высохшее болото. Мох расшит клюквенным бисером. Янтарем морошки. Сады перезревшей, осыпающейся гоноболи. Запах дурмана. Белые косметические пуховки раскачиваются на высоких стеблях.
И снова дорога поднимается к соснам. «Пронизан солнцем лес насквозь, лучи стоят столбами пыли», – как сказал их поэт, прославившийся на Западе знаменитым киносценарием про доброго доктора.
Я пытаюсь понять, откуда у меня это чувство пронзительной новизны. Как будто я никогда в своей жизни не видел таких деревьев. Может быть, это оттого, что лес так расчищен, что нет засохших, гниющих, упавших древесных трупов? Что под ногой трава и мох, а не сучья и камни? Что стволы не обвиты колючими, неприкасаемыми плетьми, как у нас в Пенсильвании или Массачусетсе?
Но нет – бывал я и в прекрасно ухоженных парках и заповедниках. Что-то не то, что-то не то…
И вдруг понимаю: я иду и подсознательно каждую минуту жду таблички. Или ограды. Натянутой проволоки. Клейма чьей-то собственности. Но их все нет и нет. Миля за милей – бескрайний, безлюдный, музейно-дворцовый, ничейный лес. Ты вырван из мира, раздробленного на миллионы «мое». Ты возвращен Творению во всей его цельности. Это все равно что привыкнуть к обрывкам большой симфонии, растащенной на шлягеры, танцы, музыкальные заставки к рекламе, и вдруг услышать симфонию всю целиком. Привычную по кусочкам, но невероятную в полноте своей. В исполнении лучшего оркестра, под управлением самого Композитора.
О, теперь я понимаю русских!
И я бы на их месте охранял такую тайну, и я бы сражался за нее на границах, и я бы не пускал в нее нас – жадных разрезателей пирога, видящих в мироздании всего лишь очень крупную Недвижимость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170