После этого уже невозможно было различить, кто ЗК, а кто вольный. Сплошь и рядом можно было слышать, как кто-нибудь из ЗК, не стесняя себя выбором слов, покрикивал на своего напарника из вольных, и тот не обижался, но можно было видеть, как и ЗК при чересчур суровом окрике вольного лишь раздувал ноздри, но тут же и начинал делать что ему говорили. Как будто на это время таяла между ними перегородка. Вдруг нелепостью начинала казаться Грекову и вся эта колючая изгородь с венчающими ее по углам сторожевыми вышками.
Но опять звучал сигнал отбоя. Одни вываливались из ворот строительных объектов насмешливыми толпами, а другие молча вытягивались под конвоем. И сразу протянутая между сторожевыми вышками проволока опять начинала впиваться в сердце своими шипами. Невозможно было заслониться от всего этого ни словами Автономова, что все это было заведено не нами, ни другими его же словами, что наше дело – воздвигать плотину, оставлять о себе память в вещах. Ни заслониться было, ни заглушить все более острое день ото дня беспокойство и все более жгучую тревогу тем, что есть еще вопросы, на которые могут быть даны ответы только завтра. Но почему же завтра, если не в двухтысяча первом году, а теперь был наказан на пятнадцать лет Молчанов, в то время как его товарищ, Зверев, с которым они сидели на одной парте, здесь же работает вольнонаемным? И с Коптевым все, что привело, его сюда, случилось уже после того, как он вернулся с фронта. Кто из них действительно виноват, а кто ошибся или же просто попал, как иногда говорил тот же Автономов, в густой бредень? Вон и Галина Алексеевна Цымлова домогается этого ответа.
Если откладывать его на завтра, то чем же перед Грековым и Автономовым провинились их дети и внуки, на плечи которых должно будет лечь это неслыханное по тяжести бремя?…
В этот день он опять поздно вернулся домой. По привычке неслышно ступая, прошел к себе в комнату и, чтобы никого не разбудить, совсем мягко щелкнул выключателем.

34

Ночной прохожий, взглянув на освещенные окна дома Грековых, скорее всего подумал бы, что сегодня что-то опять очень долго засиделся за своими бумагами начальник политотдела стройки. Более любопытный замедлил бы шаги и даже постоял под окнами, но так ничего бы и не узнал. Разве что увидел на тюлевых занавесках противоположных крайних окон две тени – мужскую и женскую. Света между этими двумя окнами посредине дома не было.
Но никому и в голову не могло бы прийти то, что теперь все чаще приходило в голову Грекову. Поскольку их дом был построен подковой, он из своего окна так же хорошо видел тень Валентины Ивановны, как, должно быть, и она видела его тень. Лишь иногда чуть колебнется и вновь замрет. А может быть, это дуновение ветра колебало тончайший тюль?…
Ей, как и ему, видны и неосвещенные окна. Два окна – они как раз находятся между ними. Это окна той самой комнаты, где спит Алеша. Как всегда, он спит, зарыв темную, с крупными кольцами волос, голову под подушку, руки и ноги разбросаны во все стороны, и простыня у него конечно, на полу. Здесь, вблизи большой воды, прохладно ночью, но Алешке все равно жарко. У спинки дивана или же у дверей стоят удочки, а на столе или на стуле – банка с червями. Вечером, как вернулся с рыбалки, так и побросал все это, где попало. Только сумочку с красноперками и речными бычками, свой улов, отдал Тане – кошкам на ужин.
И конечно, по всей комнате разбросана его одежда. Парусиновые брюки лежат где-нибудь комком, один сандалет под диваном, а другой у порога. Утром, когда он еще будет спать, хозяйка дома, как всегда, позаботится о том, чтобы все прибрать и положить на место, разгладить ему брюки и повесить на спинку стула чистую рубашку. И потом ни единым словом не упрекнет его за неаккуратность. Так бывает теперь всегда.
Лучше бы она как следует отругала его, потребовала от него придерживаться правил, заведенных во всех семьях, тогда, может быть, и он почувствовал/ что не квартирант здесь и не гость, которому все позволено, а свой. Пусть бы сперва и обиделся на нее, это прошло бы.
Два окна комнаты, где спал Алеша, темной полосой зияли между, освещенными окнами дома. Вдруг Грекову пришло в голову, что это и есть та самая полоса, которая с недавнего времени разделила его и Валентину Ивановну. Всего лишь одна комната, десять шагов, по пяти шагов от одной двери и от другой, если идти навстречу друг другу.
Не один раз ему, как и теперь, хотелось пройти через эту темную комнату, где спал Алеша, войти к ней, взять в ладони и повернуть к себе ее лицо, заглянув в глаза, которые он знал совсем другими, без этой стеклянной пленки, и спросить: «Может быть, ты мне объяснишь, что между нами изменилось и почему все это должно продолжаться? Сам я никак не могу понять, в чем дело. И, может быть, ты скажешь, почему мы должны идти на поводу у женщины, которая ослеплена своим чувством, хотя и не знает, что ты за человек, а только ждет часа, когда она сможет почувствовать себя отмщенной. Ей, конечно, и невдомек, что нельзя избирать орудием своей мести сына. Но по-своему и ее можно понять: еще не было примера, чтобы женщина воспылала благодарностью к той, которая, по ее мнению, отняла у нее счастье.
А теперь получается, что она добилась своего. Она написала Алеше глупые слова, над которыми надо было бы только посмеяться, но оказалось, что их совершенно достаточно, чтобы ты сразу же и опустила на глаза эту пленку. Прежде я не видел ее у тебя. Чего ты испугалась? Зная тебя, не поверю, чтобы ты осталась равнодушной к тому, как может сложиться судьба Алеши. Хорошо помню, как ты сказала, когда мы говорили о Молчанове, что все эти ЗК тоже были детьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97