Уже совсем вплотную подходила и к подножию, лепившихся по склону кручи приваловских виноградных садов. Сперва ручейками, а вскоре уже клиньями начинала входить в междурядья раскинутых на деревянных сохах на четыре стороны донских чаш. Бурлила под самой кручей, где на золотых горках уже дозревали гроздья.

23

Допоздна засидевшись в правлении колхоза, Греков с Подкатаевым и Коныгиным обсуждали самые крайние меры на случай срочной эвакуации станицы, когда вдруг резко, с отрывистыми промежутками, зазвонил телефон. Сняв трубку с рычажка, Подкатаев, ни слова не говоря, передал ее Грекову. Тот сразу узнал голос Автономова:
– Ну как, еще долго намерен к своим казакам ключи подбирать? Они, должно быть, хотят, чтобы Сталин им заполнение нового моря отменил?! – Из трубки кричало на всю комнату. Греков успел заметить, как переглянулись и, сблизив головы, начали шептаться Подкатаев с Коныгиным.
Греков знал, что был только один способ спустить Автономова на землю каким-нибудь его же излюбленным выражением:
– Говори, наконец, по-взрослому! При чем здесь Сталин?
Шептавшиеся между собой Подкатаев и Коныгин удивленно повернули к нему головы. За все время пребывания Грекова в станице они еще ни разу не слышали, чтобы он так повышал голос. А ведь разговаривал он сейчас не с кем-нибудь, а с самим Автономовым, слава о котором уже гремела по всей стране.
На минуту Автономов замолчал, прерывисто дыша в трубку, и воркующе рассмеялся.
– Вот теперь я тебя узнаю. По-взрослому и говорю. Только что лично сам звонил по ве-че. Циклоны разбушевались над всем югом и западом страны, с понедельника синоптики обещают сразу на полтора метра уровень воды поднять. Вот-вот вода начнет прибывать уже не по часам, а по минутам. Время собраний и митингов прошло. Если эти твои казаки не перестанут там своими ржавыми шашками махать, как бы им потом не пришлось требовать уплаты за свои потопленные курени-садочки с самого господа бога.
В трубке щелкнуло.
– Слышали? – поворачиваясь к Подкатаеву и Коныгину, спросил Греков. – Завтра я еду на стройку за автоколонной, а послезавтра вечером все трое встречаемся на бюро райкома.
Над станицей все ниже ходили тучи, окутывая удушьем улицы, проулки, сады. Когда Греков спускался со ступеней правления, чтобы идти домой, уже срывались первые крупные капли дождя. Вдруг зашумело по всем крышам и в ветвях деревьев, затрещали в виноградных садах сохи. Оглушительно лопнуло над самой головой небо, и сразу хлынул ливень. Сняв и нахлобучив на голову плащ, Греков бросился бежать по центральной улице станицы домой. Но вскоре он услышал за собой, как кто-то сперва его догнал, а потом, тяжело дыша, пошел рядом. Он повернул голову:
– Паша, это ты? Откуда?
– С последнего педсовета, – шагая рядом, ответила она и жалобно попросила: – Вы бы, Василий Гаврилович, и на меня нахлобучили свой плащ.
В эту секунду прямо перед ними в просвете улицы, прорезавшей станицу из края в край, ослепительно. вспыхнуло. Четко выписалась на незатопленной еще песчаной косе большая старая верба, а само небо, казалось, раскололось прямо перед ними. Паша схватила Грекова за руку.
– Быстрее, вот уже мой дом.
И только они успели добежать до ее дома, как снова вспыхнуло и ударило теперь уже у них за спиной. С удвоенной силой полил дождь.
– Но мы от него ушли, – радостно смеялась Паша, вводя его в дом и закрывая за собой дверь. – Теперь не страшно. Сейчас я зажгу лампу, и мы с вами, Василий Гаврилович, поужинаем.
Греков упрекнул ее:
– Ты же меня уже называла просто Василием.
– Это ты, Василий, у меня в доме первый раз через двадцать лет. Первый раз, – повторила она, подвигая ему стул и застилая стол белой скатертью.
Со смешанным чувством любопытства и грусти окидывал Греков взглядом стены ее дома. Многое уже стерлось у него в памяти, отступило в туман, но он помнил, что и тогда ее кровать, когда он, бывало, заходил к ее родителям, стояла в том же углу, под тем же зеленым ковриком, хотя напротив нее, через комнату, кажется, и не стоял этот желтый кожаный диван. Его Паша, должно быть, купила уже на свою учительскую зарплату. В зеркало Греков видел, как, радостно суетясь, доставая из настенного шкафчика, задернутого занавеской, и ставя на стол тарелки, бутылку с вином и стаканы, она собирала на стол.
А новую кровать она не стала, должно быть, себе покупать, потому что так и не вышла замуж. Стояла у стены все та же односпальная койка, которую ей привезли из города родители, когда она уже начинала выходить из детского возраста.
При мыслях об этом что-то опять смутно забеспокоилось в груди у Грекова, будто какая-то вина ворохнулась. Но какая же, в самом деле, за ним могла быть вина? Всего лишь полунасмешливая дружба, какая бывает у взрослых с подростками, была у них и, конечно, никогда ни одного поцелуя не было уворовано с еще совсем полудетских губ. Это несмотря на то, что расхаживал он по станице с высоко поднятой головой и при большой кобуре, которую полагалось ему носить в интересах самообороны от возможных покушений, как полноправному, хоть и самому молодому, члену бригады крайкома по коллективизации станицы. И перед тем как Грекову было уезжать, они даже словом не обмолвились друг с другом за весь день. Паша, которая на правах соседки зашла к Грекову, как воды, в рот набрала, а он только и сказал на прощанье, что когда-нибудь они непременно еще встретятся.
Но кто же в ранней юности и в молодости разлучается с другом или знакомым без всякой надежды на предстоящую встречу и не говорит: «Гора с горой…» Внезапно сомнение поразило Грекова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97