А сейчас мне надо на рынок: я туда прислал две меры ржи, выручку он тоже может взять себе.
Ю с т. Вернер, ты пришел с наилучшими намерениями. Но мы твоих денег не возьмем. Оставь при себе свои дукаты, и сотню своих пистолей тоже можешь в любую минуту получить обратно в целости и сохранности.
Вернер. Как? Разве у майора еще водятся деньги?
Ю с т. Нет.
Вернер. Призанял где-нибудь, что ли?
Ю с т. Нет.
Вернер. На что ж вы живете?
Ю с т. Велим записывать наш долг, а когда записывать больше не хотят и вышвыривают нас на улицу, какую-нибудь вещичку закладываем из тех, что у нас еще остались, и перебираемся в другое место. Слушай-ка, Пауль, надо нам сыграть шутку со здешним трактирщиком.
Вернер. Он чинит неприятности майору? В таком случае я готов.
Ю с т. Что, если бы нам подкараулить его ночью, когда он уходит из трактира, и хорошенько вздуть?
Вернер. Ночью? Подкараулить? Двое на одного? Нет, никуда не годится.
Юст. А может, поджечь его дом?
Вернер. Поджечь? Э, парень, сразу видно, что ты был обозником, а не солдатом, фу!
Ю с т. Или обесчестить его дочь. Хоть она и уродина, каких свет не видывал.
Вернер Ну, это, уж наверно, давно состоялось! И вдобавок, тут тебе помощник не нужен. Но в чем дело? Что случилось?
Ю с т. Пойдем, я тебе таких чудес не расскажу.
В е р н е р. Да, здесь, видать, черт орудует.
Ю с т. Ну, идем же!
Вернер. Что ж, тем лучше! В Персию! В Персию!
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Сцена изображает комнату фрейлейн Минны фон Барнхельм.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Минна, Франциска.
Минна (в неглиже, смотрит на свои часики). Очень уж мы рано поднялись, Франциска. День покажется нам долгим-предолгим.
Франциска. В этих злосчастных больших городах допоздна не поспишь! Кареты, ночные сторожа, барабаны, кошки, капралы — все бесперечь громыхает, кричит, ругается, мучит. Ночь, кажется, для чего угодно предназначена, только не для сна. Не угодно ли чашечку чая, сударыня?
Минна. Не люблю я чай.
Франциска. Я велю сварить шоколад из наших запасов.
Минн а. Что ж, вели — для себя.
Франциска. Для меня? Пить шоколад в одиночестве — все равно что разговаривать сама с собою. Эдак время и вправду долго будет тянуться. Со скуки хорошо бы вам заняться своими нарядами и примерить платье, в котором вы пойдете на первый штурм.
Минна. О каком штурме ты говоришь? Я приехала сюда лишь затем, чтобы потребовать соблюдения условий капитуляции.
Франциска. А господин офицер, которого мы вытеснили и потом перед ним извинились, видно, человек не слишком-то благовоспитанный, иначе он попросил бы оказать ему честь и дозволить посетить нас.
Минн а. Не все офицеры — Тельхеймы. По правде говоря, )i послала слугу принести ему мои извинения, надеясь, что мне представится случаи что-нибудь разузнать у него о Телъхеймс. Франциска, сердце говорит мне, что моя поездка закончится счастливо, что я найду его.
Франциска. Сердце, сударыня? Сердцу особенно доверять не следует. Сердце только и знает, что нашептывать нам то, что уже сказал язык. А если бы язык, в свой черед, хотел вторить сердцу, то давно бы уж выдумали моду запирать рот на замок.
Минна. .Ха-ха! Подумать только — рот на замке. Такая мода, право же, пришлась бы мне по вкусу!
Франциск а. Уж лучше скрывать даже самые красивые зубы, чем каждую минуту открывать свое сердце.
М и и и а. Будто уж ты такая скрытная!
Франциск а. Увы, нет, сударыня, но я хотела бы быть скрытной. Люди редко говорят о добродетели, им присущей, но тем чаще о той, которой им недостает.
Минна. Ай да Франциска, ты сделала верное замечание.
Франциска. Сделала? Разве делают то, что само собой приходит на ум?
Минна. А знаешь, почему мне пришлись по вкусу твои слова? Они во многом относятся к моему Тельхейму.
Франциска. А что у вас к нему не относится?
Мипп а. Друзья и враги утверждают, что нет па свете человека отважнее его. Но разве когда-нибудь он заводил речь об отваге? У него честнейшее сердце, по честность и благородство — слова, ни разу не срывавшиеся у него с языка.
Ф р а и ц и с к а. О каких же добродетелях он изволит говорить?
Минн а. Ни об одной, ибо обладает всеми.
Ф р а н ц и с к а. Ото я и хотела услышать.
Минна. Погоди, Франциска, мне вспомнилось, что он частенько говорит о бережливости. Скажу тебе по секрету, я-то думаю, что он расточитель.
Ф р а н ц и ска. И еще одно, сударыня. Я часто слышала о речи о постоянстве и верности вам. А что, если этот господин оказался ветреником?
Минна. Замолчи, несчастная! Неужто ты всерьез это сказала, Франциска?
Ф р а н ц и с к а. Как давно он вам не писал?
Минна. Ах, после заключения мира я получила одно письмо.
Ф р а и ц и с к а. Значит, и вы мирное время виноватые! Странное дело! Мир ведь должен был исправить зло, сотворенное войной, а он, оказывается, разрушает доброе, что проявлялось в войну. Не надо бы ему так озоровать! И давно ли у нас мир? Время кажется долгим и докучливым, когда нет никаких новостей. Много ли толку с того, что почта работает исправно: никто не пишет, потому что и писать теперь не о чем.
М и н н а. «Мир наконец заключен, и близится исполнение моих желаний...» — написал он мне. Но ведь всего один-единственный раз написал...
Франциска. Вот он и принудил нас поспешить па-встречу исполнению его желаний. Ну да за это он у нас поплатится, как только мы его найдем! Впрочем, если желания этого господина уже исполнились, и мы здесь узнаем, что...
М и н н а (в страхе и возбуждении). Что он погиб?
Франциска. Для вас, сударыня, в объятиях другой...
М и я н а. Не мучай меня, Франциска. Дай срок, он тебе это припомнит! Ну да ладно, болтай еще, не то мы опять заснем. После заключения мира его полк был расформирован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91