– Фальшивка?
– Выходит, – подтвердил Рындин. – Более того, подпись под этим документом ни жене Сизова, ни его пятнадцатилетнему сыну тем более не принадлежат. Из сотрудников Совета тоже никто не обладает похожим почерком.
– Что ты говоришь! – ахнул Дробышев. – Как в детективе. Кому же понадобился этот грязный розыгрыш?
– Вероятно, кому-то понадобился. Но я этим вопросом пока не занимался, дорогой мой майор. Для меня во сто крат важнее было разобраться в самой версии. Раз документ оказался фальшивым, значит, сомнительность обвинения в десять раз возрастает. И вот послушай, чего я достиг за эти двое с половиной суток, пока ты полавливал рыбку да слушал шахтерские байки. Около месяца назад на окраине города, в котором находилось гестапо, где, по утверждению мнимого Сизова, работал Павел Костров, строители рыли котлован под фундамент для нового пятиэтажного дома. Увидели истлевший автомат и гранаты. Естественно, кто же хочет в зрелом возрасте играть с огнем? Саперов кликнули – наших, армейских. Те и завершили раскопки. Оказалось, строители наткнулись на фронтовую траншею. Мин там не обнаружено, но было найдено очень много стреляных гильз, десятка полтора лимонок, обрывки солдатских шинелей, полевая офицерская сумка и в ней вот эта книжица. Посмотри ее, но поосторожнее, пожалуйста.
Дробышев с волнением взялся за алюминиевую форму. На дне ее лежала записная книжка. Половина коричневого переплета была оборвана, и слабые карандашные строки еле-еле угадывались в размытых временем и окопной сырости. К сохранившейся части переплета прилип кусок земли, и пахло от него тленом, глубинной сыростью солдатской могилы.
– Там еще была штатская кепка и колода карт, – задумчиво прибавил полковник, – но большой ценности карты не представляют. Записей каких-либо на них не обнаружено.
– А книжка?
– Книжка свою службу сослужила, Иван. Наш Косичкин, человек очень медлительный, но недостаток оперативности возмещает исключительным мастерством. Да и старательностью тоже. Долго не брался за эти документы, – видишь ли, текучка его заела! А две ночи не поспал – и посмотри, какой прекрасный результат. Все восстановленные записи перепечатаны на этих двух страничках, но по ним «Войну и мир» написать можно. Что, по всей видимости, произошло? Траншею занял взвод боевого охранения, первый ворвавшийся в город. Потом его окружили фашисты, и в неравном бою он погиб. Удалось установить фамилию офицера, которому принадлежала записная книжка. Лейтенант Пестров из Углича. Вероятно, командир взвода. Тоже двадцать с гаком считался пропавшим без вести. Но самое главное – рядом с ними, в этом же самом окопе, сражались и штатские товарищи. Почему они там очутились, поймешь из записей.
– Можно взять? – почти шепотом спросил Дробышев. Черная шевелюра Рындина утвердительно заколыхалась.
Майор осторожно приблизил к глазам листки. Четкие строчки управленческой пишущей машинки были резким контрастом со слабыми следами карандаша на страницах истлевшей записной книжки, которую и взять-то в руки было боязно. Сжав губы, майор очень медленно читал текст, и зияющие пропусками корявые, наспех написанные фразы глухой болью царапнули за самое сердце. Будто раздвинулись уютные стены рындинского кабинета, и он увидел выжженную солнцем степную окраину города, исхлестанную струями пулеметного огня, лезущих на траншею с гранатами в руках гитлеровцев, злобно орущих: «Рус, сдавайс!» – и горсточку храбрых людей в родных ему солдатских шинелях с пятиконечными звездочками на выгоревших от солнца пилотках, худых и осунувшихся, объятых единственным порывом: не сдаваться! И он стал читать:
«16 сентября.
Наш взвод ворвался на рассвете в город. Успели захватить тюрьму. Фашисты решили, что мы – это основная сила, и отступили. Живыми в тюрьме застали только пятерых. Дерутся сейчас с нами. Старший из них наш подпольщик Павел Костров по кличке Агроном. Мировой парень. Дерется как лев. Фашисты опомнились и поняли, что мы резко вырвались вперед. Появились их автоматчики. Пришлось отступить. Заняли траншею на окраине и ведем бой. Наши должны перегруппироваться и подойти».
Затертое число, только «бря», оставшееся в первой фразе.
«Нас было тридцать шесть, а теперь восемнадцать. Из пятерых освобожденных подпольщиков остался один Костров. Вчера подбили с ним три танка. Гранаты противотанковые кончаются. Нас окружают со всех сторон. Танков больше не пускают, хотят взять живыми. Огонь – не поднять головы».
Совсем без числа.
«Где же наши основные силы? Значит, наступление захлебнулось. Слышим артиллерию, но пехоты и танков нет. Гитлеровцы берут на измор. Сидим без сухарей и воды. Один только станковый наш напоен. Костров шутит: „Кохаем его, как невесту“. По вечерам фашисты наглеют, в рупор кричат: „Сдавайтесь, обеспечим гуманное обращение!“ Костров отвечает очередью наугад. Ругаю – так нельзя, патронов мало. Ни одного бесприцельного выстрела – вот девиз».
И еще без числа.
«Нас всего семеро, и кажется, нам отсюда не выбраться. Вчера вечером сержант Савиных пополз с флягой за водой и на полпути был убит осколком мины. Жалко старика. Где-то в Сибири у него осталось пятеро детишек. Вижу из окопа его распухшее тело, землистое лицо и оскаленные зубы. Отличный был снайпер. Омню, как весной подо Ржевом он сутки караулил на пасху немецкого полковника, все говорил: „Ты у меня разговеешься“. Тот, основательно нагрузившись спиртным, в одном исподнем вышел до ветру. Савиных не промазал. У него на счету было шестьдесят три. Теперь – сам. Держаться все труднее… вот это… вечером… они идут с гармошками, во весь рост… уже побежали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127