Это были десять чудесных лет, ребята. Но они промелькнули. Нам уже никто не скажет: цветы нашей жизни. Нас уже будут спрашивать. Сперва потихоньку, легонько, ласково, а потом все строже и строже: а как ты вступил в жизнь? А что ты собираешься в ней сделать, чему отдать силы? Мы же не разочарованные в жизни Онегины и Печорины. Мы пойдем вперед. По этой вот звонкой рассветной росе пойдем.
– Сказал тоже! – добродушно ухмыльнулся Алеша, которому вообще-то понравилась пылкая Володина речь. – Откуда ты взял, что роса – звонкая?
– Алешка, не перебивай! – прикрикнула Леночка. – Он хорошо говорит.
Добрынин снял очки, посмотрел благодарно близорукими глазами на Леночку и стал протирать стекла.
– Звонкая роса – это, конечно, образ, – поправился он. – но лично я свою судьбу уже решил. Буду сдавать не геологический.
– Я тоже решила, – поспешила Леночка. – Поеду на Сахалин. Постараюсь пройти в педагогический.
– Эка у вас все в рифму получается, – засмеялся Горелов, – педагогический, геологический…
– А ты что надумал? – мягко окликнула его девушка.
– Нашла кого спрашивать, – снисходительно бросил Володя Добрынин, – у нашего Горюна все как по нотам расписано. Первый дипломант областной художественной выставки. Звучит? Его примут в какое-нибудь высшее художественное, а то и в академию живописи. Лет десять пройдет, а там, гляди, при встрече и шляпу снимать не будет. Станет каким-нибудь знаменитым пейзажистом, заслуженным деятелем искусств и тэпэ и тэдэ…
Алексей выплюнул изо рта камышинку, рассмеялся:
– Все как по нотам, говоришь? Ой, Добрыня, не угадал. Я действительно уже определился. Но только…
– Не в художественный? – воскликнули оба в один голос.
– Нет, не в художественный. Хотя не скрою, наш Павел Платоныч даже осерчал, узнав об этом.
– Так куда же?
– Сегодня был в райкоме, – издалека повел речь Алеша. – Ну вот и они, райком комсомола то есть, рекомендацию обещали дать…
– Куда же, Алеша?
– В школу военных летчиков. Ни больше, ни меньше.
Леночка бурно захлопала в ладоши:
– Алешка! Ты будешь военным летчиком? Вот здорово! Вот прелесть! Это же действительно звучит, мальчики: военный летчик Алексей Горелов. Только не обманешь? Слово сдержишь?
– Сдержу, – засмеялся Алеша.
…И он не обманул.
Вскоре в поздний вечерний час пришел он домой, позвал мать в свою маленькую комнатку.
– У меня к тебе дело, мама. Важное.
Она хлопотала у печи, готовя ужин. Пришла сразу, будто сердце подсказало, что разговор предстоит действительно серьезный. Грустными задумчивыми глазами смотрела на еще более возмужавшего сына. «Уже не школьник. Скоро упорхнет куда-нибудь. Разве удержать?»
– Я тебя слушаю, сынок.
– Мама, помнишь, ты говорила, что пора бы мне и к делу какому прибиваться серьезному?
– Я тогда не понимала, сынок, что твои рисунки тоже серьезное дело, – тихо вымолвила Алена Дмитриевна и, словно ища себе поддержки и оправдания, обвела глазами стены, увешанные пейзажами и портретами Алешиной работы.
– Так я и определился, мама, – торжественно возвестил Алексей. – Меня в летную школу берут. На, почитай.
Он протянул ей небольшой листок с машинописными строчками. В них говорилось, что сын погибшего офицера-фронтовика Алексей Павлович Горелов «должен явиться в военное училище летчиков для сдачи экзаменов и прохождения медицинской комиссии не позже десятого августа…» Стояла подпись: начальник авиаучилища Герой Советского Союза гвардии полковник Ефимков.
Мать побледнела, поднесла к лицу сухие натруженные ладони.
– Не пущу! Отец в танке сгорел, а ты на самолете разбиться хочешь. Знаю я эти реактивные! Их и на картинке смотреть-то жутко.
– Мама, – укоризненно остановил ее Алексей, – ты еще ремень со стены сними.
– И сниму! – угрожающе выкрикнула она. – Ни разу в жизни не снимала, а сейчас сниму.
Алеша еле дал ей договорить. Кинув на стол бумагу, он схватил ее за руки и закружил по комнате.
– Ну, бей мама! – кричал он в радостном исступлении. – Всыпь как следует своему непутевому сыну, только прости. Все равно уже ничего не изменишь.
– Да постой, сумасбродный! – оттаявшим голосом воскликнула она. – Давай лучше сядем да поговорим обо всем толком.
– Вот это уже деловой подход, мама.
– А как же твои картины, сынок? Я-то уж думала, в художниках себя будешь пробовать.
– Этого у меня никто не отберет, мама, – улыбнулся Алексей, – даже если до генерала дослужусь, все равно рисовать буду. А реактивные истребители – это же мечта! Скорость за тысячу, пушечки такие, что никто в наше небо не полезет. А форма, мама, у военных летчиков какая! Да и оклад притом ничего. Тебе помогать как следует стану…
– Так-то оно так, сыночек, – грустно согласилась Алена Дмитриевна, – только кто еще из твоего класса в летчики пошел?
– Никто, мама.
– Значит, ты один?
– А какое мне дело до других! – кипятился Алеша. – Каждый по душе должен выбирать себе место в жизни. Ох и трудно же тебя агитировать, мама!
Они долго просидели за этим разговором. Электрическая лампочка горела уже зря, потому что лез в окна без спроса веселый верхневолжский рассвет, и мать, поцеловав сына в лоб, сказала ему, как маленькому:
– Ложись спать, сынок. Угомон до тебя придет.
…Кажется, совсем недавно все это было. А потом? Словно сон, промелькнула бурная курсантская жизнь с подъемами и отбоями, тревогами и занятиями, с полетами на учебных и учебно-боевых острокрылых машинах и даже с двумя внеочередными нарядами, полученными за пререкания со старшиной.
Из застенчивого паренька превратился Горелов в крепкого, обветренного аэродромными ветрами юношу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127