Ударив себя черной крагой по голенищу сапога, он громко и упрямо воскликнул:
– Не пущу. Не пущу его, и точка.
Они сели в «Волгу». Полковник – за руль, генерал – рядом. Включив для прогрева мотор, Кузьма Петрович рассеянно слушал его гудение.
– Ты пойми меня правильно, Сережа, – сумбурно оправдывался Ефимков, – зачислят его к вашим космонавтам, и будет он там ждать своей очереди. Год, два, пять лет. Ручкой истребителя, гляди, ворочать разучится за это время. А потом оглянется – вроде уже и прошла самая спелая полоса жизни. И космонавтом не стал, и летчиком быть разучился. А у нас он, без обиняков скажу, на широкую дорогу вышел бы. Скоро командовать эскадрильей назначу. Годик-два, и в академию учиться отправим. А оттуда на полк, а то и замом на дивизию. Талантливый, чертяка!
– Так ты же только что уверял меня, что он ничем не лучше других? – заметил насмешливо Мочалов.
Но Ефимков уже входил в раж:
– Э, да это только для присловья было говорено. Горелов – что надо. И потом, как старому другу, тебе откроюсь: он сиротой рос. Понимаешь, жизнь для него с колыбели медового пряника не заготовила. Мать, простая крестьянка, еле-еле читает и пишет. Батька в сорок третьем году в танке сгорел. Горелов еще картину об этом написал. «Обелиск над крутояром» называется. Круча, внизу Днепр бурлит, над обрывом одинокая солдатская могилка. Глянешь – по сердцу мурашки…
Мочалов уже твердо убедился, что его своенравный приятель будет как скала стоять за Горелова. Возможно, и кадровику он дал указание не приносить личного дела этого летчика. И чем упрямее возражал Ефимков, тем все сильнее росло у Мочалова желание поговорить со старшим лейтенантом Гореловым.
Тихонько трогая с места машину, Ефимков оживленно продолжал:
– И еще могу по секрету прибавить, чем дорог мне этот парнишка. Два года он у меня учился, а курсанты были всякие. И отличники, и вчерашние маменькины сынки, и стиляги. Но серьезнее, сдержаннее и умнее не было там у меня парня. Откровенно говоря, иной раз подумаю, он мне вроде родного сына. Никого сейчас так не опекаю. Вот теперь я и высказался, Сережа.
Мочалов искоса посмотрел на друга.
– Так ты что же, – спросил он, пожимая плечами, – полагаешь, что после такой красочной характеристики у меня пропадет желание с ним увидеться?
Ефимков затормозил, давая дорогу маслозаправщику, и, поглядев на генерала широко раскрытыми глазами, умоляюще произнес:
– Сережа, пощади. Откажись от этой беседы!
– Но ты же дал слово, Кузьма! – нахмурился генерал. – Да к тому же, если я побеседую с ним несколько минут, посмотрю медицинскую книжку и личное дело, это еще ничего не означает.
– Не означает! – ворчливо повторил комдив. – В том то и дело, что еще как означает. Если ты с ним поговоришь один раз, ты ни за что уже от него не отстанешь. Он тебе по всем видам подойдет. В том числе по росту и по весу. Я-то догадываюсь, что ты ищешь человека с такими габаритами, как у Гагарина или у Титова. Так вот Горелов в самый раз подойдет.
Комдив резко, так что завизжали тормоза, остановил «Волгу» у штабного подъезда. Вышли молча и так же молча прошли в кабинет. Мочалов неторопливо снял шинель, достал платок с синей каемкой и, старательно сморщившись, громко чихнул.
– Будь здоров, – мрачно пожелал Ефимков. – Ну так что, Горелова звать?
– Обязательно, – сказал Сергей Степанович.
Ефимков шумно вздохнул и нажал на табло коммутатора одну из кнопок.
– Подполковника Климова, – прогудел он в трубку. – Это ты, Леонтий Архипович? Чем сейчас у тебя народ занимается? Техсостав на матчасти? А летчики? Так. А где старший лейтенант Горелов? По штабу дежурит? Что-то вы его слишком зачастили на эти дежурства. Человек он творческий, надо учитывать. У вас людей много, можно и пореже посылать. Тем более только что стал командиром звена, работы непочатый край. На будущее учти это. А сейчас срочно подмени его кем-нибудь, и пусть немедленно ко мне придет.
Полковник положил трубку, и красная лампочка на табло погасла. Не замечая в глазах Мочалова иронии, спросил:
– Мне как: остаться при этой беседе или уйти?
– Как хочешь. Пожалуй, оставайся.
– Нет, не останусь, – нахмурился комдив. – А то будешь после говорить, что я психически или еще как-нибудь подчиненного подавлял.
– Да не ворчи, друже, – потеплевшим голосом сказал Мочалов. – Оставайся, и баста!
– Нет, я уйду, – решительно сказал комдив и нахлобучил папаху на подстриженную ежиком голову.
Дежурный принес в это время личное дело и медицинскую книжку Горелова.
– Как знаешь, Кузьма Петрович, – ответил Мочалов и быстро потянулся к документам.
Личное дело Горелова генерала уже не интересовало: там все было так, как представил Ефимков. А вот медицинскую книжку генерал читал жадно. Словно заправский терапевт, приблизив к глазам причудливые, пляшущие линии кардиограммы, всматривался в них. Поглощенный расшифровкой цифр и латинских, трудно разбираемых фраз, он не сразу поднял голову на скрип двери. Спокойный громкий голос заставил его оторваться от записей.
– Товарищ генерал. Старший лейтенант Горелов по вашему вызову явился.
Мочалов вскинул голову. На пороге стоял молодой стройный парень. Чуть худощавое лицо, вздернутый мальчишеский нос. Спокойные, но отнюдь не апатичные, а пытливые, с затаенным блеском глаза. Рот – тонкая прямая линия, чуть поджатая в углах. Широкий лоб без единой морщинки. Сдержался Мочалов – не захотел сразу показаться излишне демократичным. А парень продолжал стоять с рукой, приложенной к виску, и была в этом уставном жесте старательность, присущая молодому офицеру, которому в своей жизни весьма редко приходилось докладывать генералам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127