– Самое непосредственное, – пояснил Рогов, – в свое время я писал о Гагарине и Титове. Теперь главный редактор поручил мне готовить материал о вас.
– И на какую же тему? – с иронией спросила Женя. – Я пока никаких подвигов не совершила. Едва ли читателей вашей газеты заинтересует моя скромная биография.
– Это вам только так кажется, Женя! – воскликнул Леня, и оттого, что он впервые назвал ее по имени, Светлана удивленно вскинула брови. Но Леня, не заметив этого, наступал: – Поймите, что, если мне официально поручено готовить о вас материал, значит, вы скоро… то есть в недалеком будущем, – поправился он, – будете готовиться к полету.
– Вот как, – пожала плечами девушка, – а мне об этом пока что ничего не известно. Нас в группе двое. Вы о Марине собираетесь писать?
– Пока нет, – ответил он чистосердечно.
– В таком случае я не вижу повода для беседы, – жестко отрезала Женя, и глаза ее стали колючими. – Это было бы просто не этично, если я стала бы что-то рассказывать для печати о себе, а Марина осталась в стороне. Мы вместе с нею сюда пришли, вместе проходим подготовку, и еще неизвестно, кого и когда пошлют в полет. С моей стороны было бы просто не по-товарищески… так что извините.
И она ушла, оставив обескураженного журналиста одного.
* * *
Не останавливая попутные машины, Рогов медленно брел к станции по звонкой морозной дороге. Лес потрескивал, жалуясь на январь. Голые березы стыли на обочинах шоссе. Впереди у поворота чернел дуб, год назад разбитый грозой. Сейчас его изуродованный комель был занесен снегом.
Сугроб, навалившийся на верхнюю часть комеля, чем-то напоминал древний островерхий шлем, а черный зазубренный ствол был похож на человеческий профиль. Голые прутья кустарника, заслонявшие снизу искалеченное дерево, издали могли сойти за длинную, свисающую до самой земли бороду. И все это вместе казалось головой огромного русского богатыря, по самые плечи зарытого в землю. До того броским было сходство, что Леня остановился и долго всматривался в неожиданно им подмеченную картину.
– Ни дать ни взять говорящая голова из «Руслана и Людмилы», – произнес он вслух, снимая перекинутый через плечо «контакс», – не проходить же мимо такой прелести.
– Эй, милейший, – услыхал он за спиной, – на поезд опоздаете.
Оглянулся и совсем близко увидел капот подъехавшей черной «Волги». Из открытой дверцы на него смотрел Мочалов.
– Садитесь, Леонид Дмитриевич. Еду на аэродром и вас на полустанок подброшу. Поезд на самом деле скоро будет. А что вы здесь без спроса фотографировали?
– Объект, не имеющий отношения к космической технике, – засмеялся Рогов, – останки придорожного дуба. Вглядитесь, товарищ генерал, они вам ничего не напоминают?
Мочалов прищурил глаза:
– Черт побери, а ведь голова какая-то!
– Вот-вот… Только не какая-то, а классическая говорящая голова из «Руслана и Людмилы».
– Действительно, – согласился Мочалов. – Наблюдательность у вас поистине журналистская. Вы на этом снимке большой гонорар можете нажить, если его пушкинистам покажете… Говорящая голова у врат космического царства. А! Хороша текстовка? Однако, садитесь.
Не прошло и десяти минут, как Рогов был уже на перроне. Подошел поезд. Ни один человек не вышел из поезда, и, как только Леня очутился на подножке, электровоз обрадованно вскрикнул. В вагоне было жарко. Леня разделся и устало прислонился головой к ребристой стене, отделанной ходким на всех железных дорогах ленгрустом. «Противная самонадеянная девчонка», – подумал он о Светловой, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Как и многие люди его профессии, Леня Рогов считал, что человек никогда не должен отказываться от внимания, оказываемого ему журналистами. Только ломаки, бестактные гордецы либо люди, до чертей избалованные славой, по его мнению, поступали так. «Если бы у нее этот отказ был естественным и непринужденным, я бы ее простил, – подумал Леня, – а то ведь все от позы, от рисовки. Ах, какая я благородная, отказалась беседовать с журналистом лишь потому, что он не проявил внимания к подруге. Но и ты тоже хорошо, – оборвал он себя, – не сумел уговорить».
Леня вздохнул, подумав о девственно-чистом своем блокноте. Это вконец испортило настроение. Рогов достал примятую пачку сигарет и закурил. Пассажиров в вагоне было мало. В его купе сидели только старик в распахнутой старой шубенке да пожилая женщина с хозяйственной сумкой на коленях. Колеса ритмично отстукивали, за окном тянулись темные леса, кое-где разорванные заснеженными полями. Потом небо насупилось и в окне замелькали электрические огни. На перрон московского вокзала он вышел глубоким вечером. Москва встретила обычной суетой и разноголосицей. Леня подумал, что дома его сейчас никто не ждет, и, грустно вздохнув, отправился в редакцию.
* * *
В огромном физкультурном зале было пусто. Старший преподаватель Андрей Антонович Баринов пропустил Алешу вперед и, посмотрев на секундомер, скомандовал:
– три круга в темпе.
Оба они: и он, и Горелов – были в синих спортивных костюмах. Невысокая жилистая фигура Баринова казалась литой. Зажав секундомер в руке, он следил за отсчетами стрелки и Алешиным бегом. После третьего круга заставил его остановиться и сделать несколько движений из сложного комплекса космической зарядки. Потом подошел и нащупал у Горелова пульс:
– Дышите поглубже… так… хорошо. Ну а теперь на батуд!
Когда Алексей подошел к туго сплетенной огромной сетке, Баринов без всякого труда прочитал на его лице волнение.
– Хотите скажу, о чем вы сейчас подумали? – дружелюбно спросил Баринов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127