Вперед подался Костров, и темные глаза его не могли оторваться от пальцев Олега. Затаил дыхание Дремов, и опять на виске у него запульсировала тонкая мраморная жилка. Только Андрей Субботин слушал стоя, прислонившись к оконной раме, но и его зеленые глаза утратили обычное насмешливое выражение, стали грустными. На диване сидел грузноватый мужчина, которого Горелов уже видел у полковника Иванникова в кабинете. Он догадался, что это и есть журналист Рогов. Когда Локтев кончил играть, все долго молчали. Локтев достал платок, устало отер пот со лба и, смущенный возникшей тишиной, глуховато сказал:
– Вот и все, ребята…
– Это же превосходно, Олежка… – сказал Дремов.
– Ты молодец, Олег, – присоединился Ножиков.
Костров затаенно молчал. Алеша тоже ничего не сказал, только восторженными глазами смотрел на Локтева. А тот, чувствуя, что всем нравилась его музыка, неловко встал с круглого стула, вздохнул:
– Эх, и влетало же мне когда-то от профессора за этот Двенадцатый этюд Скрябина! – И чтобы избежать новых похвал, покосился на молчавшего Субботина. – Андрей, я утомил их классикой, сядь теперь ты. У тебя веселее получится. А мы подпоем. Ладно?
Субботин отстранился от окна, с опаской сказал:
– После тебя и садиться-то жутко.
– Ладно, парень, – сказал Ножиков. – Не скромничай.
Подбадриваемый дружными голосами, Субботин словно бы нехотя подошел к пианино, пробежал пальцами по клавишам.
– Игорь, давно вызывал настройщика?
– Неделю назад, – ответил Дремов.
– После моей игры снова придется вызывать.
– Да брось ты авансом извиняться, – укорил его Ножиков, – давай-ка лучше нашу, космическую.
Длинные тонкие пальцы Андрея высекли из клавишей два бурных аккорда, потом пробежали слева направо, и Алеша услышал незнакомый бравурный мотив. Чуть хрипловатым голосом, отбивая ногой такт, Субботин запел:
Эта песня про дни наши быстрые,
Про отчаянных наших парней.
Космос помнит ракетные выстрелы
И маршруты всех кораблей.
И тотчас же все подхватили припев:
Не всегда все свершается гладко,
Не всегда возвращаются в срок,
Но орбита будет в порядке,
Если мужества есть огонек.
Дремов склонился к Алеше, на ухо шепнул:
– Это он сам сочинил. Понял?
Голос Субботина, осмелевший и поднявшийся на большую высоту, продолжал петь о том, как потерпел в космосе катастрофу отважный человек, как корабль его был ранен метеоритом, но не сдался смертям, не отступил космонавт…
Все казалось однажды погубленным,
Наступал последний закат,
Непрославленный, недолюбленный,
Умирал во мгле космонавт.
Метеором корабль его раненый
Неподвластен движенью руки,
И склонились над ним марсиане,
Крутолобые чудаки.
Отпевать его чинно хотели,
В марсианскую почву зарыть,
Чтобы больше земляне не смели
Марс таинственный навестить.
Но в скафандре своем белоснежном,
Нет, не сдался смертям космонавт,
И опять по просторам безбрежным
Разнеслось слово громкое «старт».
Далеко в голубом ореоле
Ожидала героя Земля,
Сквозь огромное звездное море
Устремился он к звездам Кремля,
Чтобы снова пить воздух полуденный,
Чтобы девичьи плечи обнять,
Непрославленный, недолюбленный,
Нет, не умер во мгле космонавт!
Бас Локтева и более слабые голоса Дремова, Ножикова и Кострова повторили две последние строчки:
Непрославленный, недолюбленный,
Нет, не умер во мгле космонавт!
А потом еще раз прозвучал в комнате припев:
Не всегда все свершается гладко,
Не всегда возвращаются в срок,
Но орбита будет в порядке,
Если мужества есть огонек.
– Вот так-то! – Субботин захлопнул крышку и подмигнул Рогову. – А что скажет по этому поводу пресса?
Рогов встал с дивана, одернул пиджак:
– Если подходить с точки зрения литературного мастерства, то этот текст…
– Не надо с точки зрения литературного мастерства, – взмолился Ножиков, – мы же не на заседании поэтической секции. Подожди, Леня, я его сейчас по существу буду критиковать… как космонавт.
– Давай, парторг! – задиристо бросил Субботин. – Начинай.
Густые черные брови Ножикова сомкнулись на переносице, и он загнул на правой руке указательный палец.
– Во-первых, об аварийности…
– А это больше всего беспокоит наше партбюро, – улыбнулся Андрей, – аварийность, так сказать, в космонавтике.
– Хотя бы! – подтвердил Ножиков. – Хотелось бы спросить, откуда уважаемый автор взял аварийную ситуацию? У нас ни один космонавт не терпел бедствия «во мгле». Все благополучно возвращались. Значит, жизненная правда уже нарушена? А?
– Узкий взгляд на космонавтику, – презрительно прищурился Субботин. – В вашей логике налицо догматизм. Сколько в мире совершено космических полетов? Около двух десятков, если считать и американские? Не так ли?
– Допустим.
– А высота орбит? Не свыше пятисот километров. Конечно, мы к этому в техническом и научном отношении настолько подготовлены, что заранее предусмотрели любые неожиданности. Перед каждым полетом выбираем наиболее удобное время в смысле пониженности солнечной деятельности, работаем все на один корабль. А представь себе, что будет, когда высоты полетов возрастут, станут измеряться десятками, а потом и сотнями тысяч километров, когда трассы пролягут к луне и другим планетам… Вы представляете, ребята, сколько тогда возникнет сложных и неожиданных вопросов, которые ни один ученый и ни один конструктор не в состоянии сейчас предвидеть. Начнем хотя бы со светящихся частиц. Они с огромной скоростью проносятся мимо корабля. Но знаем ли мы их температуру, их происхождение. Еще не полностью. А мы готовим выход человека в открытый космос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127