Они готовы были вскочить, но Демин, явно подражая подполковнику Заворыгину, громко бросил свое командирское «вольно».
– Что это вы делаете здесь, друзья? – поинтересовался он, увидев в руке у «папаши» Заморина маленькие часики.
Василий Пахомович поднял на него усеянное веснушками лицо, степенно пояснил:
– Да вот награду Пчелинцева разглядываем всем колхозом. Исправно тикают, паршивцы. И думка у меня появилась. А что, если сходить в свободное время в ПАРМ (ПАРМ – полевые авиаремонтные мастерские.) и надпись сделать на крышке? Я ведь с граверным делом знаком. Как будет лучше, товарищ лейтенант:
«Младшему сержанту Л. В. Пчелинцеву от командира части» или же: «Л. В. Пчелинцеву за меткую воздушную стрельбу»? А подпись в обоих случаях – командир части.
– По-моему, второй вариант лучше, – чуть покраснев, так что это осталось незаметным под густым аэродромным загаром, одобрил Демин. – Кстати, товарищи.
Я не имел еще возможности поздравить нашего нового члена экипажа младшего сержанта Пчелинцева за снайперскую воздушную стрельбу. Только вы лежите, не вставайте… Прямо скажу: Пчелинцев ошеломил весь полк своей меткостью. Я даже не ожидал.
– Я и сам от себя не ожидал, товарищ командир, – дрогнувшим голосом ответил Пчелинцев, и его темные глаза благодарно засветились. – Чертовски хотелось самого себя превзойти. Да и вдохновение какое-то нахлынуло.
Демин присел на пожухлую траву, положил на колени планшетку.
– Однако вдохновение штука капризная. Пчелинцев, – возразил он мягко. – Утром оно есть, а к обеду, глядишь, улетучилось. Так что я надеюсь, что, когда мы начнем летать в бой, вы будете делать ставку не на вдохновение, а на мастерство и упорство. – Он придирчиво посмотрел на воздушного стрелка, ожидая ответной реплики, в которой могло прозвучать возражение. Но Пчелинцев приподнялся, сорвав травинку, сунул ее зеленым стебельком в рот.
– Совершенно верно вы заметили, товарищ командир Может, я и ошибаюсь, но от душевного подъема бойца часто зависит победа. Это так, посудите сами. Вот у Чапаева было вдохновение накануне штурма Лбищенска, он и вел себя героически. А если война сейчас не исчерпывается пятью-шестью гениальными сражениями, как это было раньше? Если надо воевать много дней и ночей, в дождь и холод, в зной и метели, как сейчас, когда схлестнулись две такие силы – мы и Гитлер? Разве можно ожидать, что воины будут уходить с вдохновением в каждый бой? Чепуха, фантазия, вздор. Вам надо лететь, а у вас ноет зуб или пришло с плохой вестью письмо. Или вы просто устали и к самолету идете вялой, расслабленной походкой. Так разве можно думать, что в каждый боевой вылет летчик идет с особенным душевным подъемом или вдохновением, как я тут неосмотрительно выразился? Разумеется, нет. И я считаю, что в бой надо идти как на тяжелую, но обязательную работу.
– К сожалению, это верно, – вздохнул Демин, а про себя подумал: «Однако у этого парня извилины работают».
Это все было в четверг. А в пятницу утром Демин снова стал свидетелем эпизода, никак не соответствовавшего привычному укладу жизни его экипажа. Пчелинцев сидел на скамейке, на его коленях лежал твердый лист картона с наколотой белой бумагой. Ссутулясь над картоном, воздушный стрелок делал короткие движения карандашом. За его спиной стояли оружейница Магомедова и восторженно улыбающийся моторист Рамазанов.
А впереди, метрах в пятнадцати – двенадцати, рукой поглаживая металлическую лопасть винта, застыл у самолета Василий Пахомович Заморин. Был он в отглаженной гимнастерке, на груди белели две медали «За отвагу», с которыми пришел он из пехоты в авиацию после трудного сорок первого года. Желтые полоски – отметка о двух тяжелых ранениях – украшали гимнастерку, туго перепоясанную солдатским ремнем.
– Ну как там? Что-нибудь робится? – раздался его басок, и Демин только теперь понял, что это Пчелинцеву позирует «папаша» Заморин.
– Здравствуйте, друзья, – сказал неожиданно появившийся лейтенант, – продолжайте свои занятия, – и через плечо Пчелинцева посмотрел на широкий лист бумаги. Увидел острый нос ИЛа, лопасти винта и почти вровень со втулкой самолета широкое, доброе лицо механика. И ремень с волной складочек над ним, и загорелая сильная рука с выпуклыми жилами, и седые волосы, выбившиеся из-под чистой, незамасленной пилотки, хранившейся, по-видимому, для особых парадных случаев, – все было как у живого, всамделишного Заморила.
– Не волнуйтесь, Василий Пахомович, – улыбнулся Демин. – Дело у младшего сержанта действительно робится. Вот только глаза подкачали. У вас они добрее. А тут какие-то стальные.
– Да, товарищ командир, – не отрываясь от рисунка, пробормотал Пчелинцев, – глаза действительно не того. Мне бы для них талант Брюллова.
– Да вы для нашего экипажа больше чем Левитан, Леня, – засмеялась звонко Магомедова. А Демин мысленно отметил: «Смотри-ка, он ей уже Леня! Хорошо, что хоть не Ленечка».
– Спасибо за комплимент, сударыня оружейница, – встряхнул курчавой головой Пчелинцев.
– Не за что, сударь воздушный стрелок, – не осталась в долгу Магомедова.
– Не просто воздушный стрелок, а щит командира, – нравоучительно поправил младший сержант.
– А меня когда вы нарисуете? – засмеялась Магомедова.
– В любое время дня и ночи. Ночью, при лунном освещении, даже лучше.
Смех Магомедовой всплеснулся над их головами. Показывая белые отполированные зубки, Зарема поправила тяжелую косу, с наигранной капризностью промолвила:
– А у меня лицо не фотогеничное… во-о-от. Я всегда на фотографиях прескверно получаюсь.
– Зара… – улыбнулся Пчелинцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17