Знакомьтесь.
Румянцев молча пожал протянутые руки. Брюнет, сидевший на диване, назвался доцентом Рыбиным, а лысый, грузноватый и солидно подвыпивший артиллерист вдруг с разухабистостью рубахи-парня брякнул:
– А меня зови просто Пашкой. Пашкой Зотовым. Понял? Я в этой компании ученых мужей гость случайный и недолгий. Ты, майор, с фронта, и я с фронта. Понял? Завтра Опять в бой. Давай тяпнем по стаканчику, они тут водку коньячными рюмочками сосут, совсем как младенцы. Разве это собутыльники?
– Спасибо, майор. Мне некогда, – отказался Румянцев.
Нелли провела его во вторую, смежную с первой комнату. Платяной зеркальный шкаф, двухспальная кровать с розовым покрывалом, диван с разбросанными на нем вышитыми подушками, густой запах пудры, смешанный с запахом духов, – все это как-то неприятно резануло Румянцева. Он вдруг почувствовал, как нарастает у него внутри глухое раздражение против всей этой будуарной обстановки, против накрашенной Нелли и доцента с аккуратным проборчиком, даже против подвыпившего артиллериста, самого простого и естественного в этой компании.
– Где же Софа? – спросил он сухо, всеми силами стараясь подавить в себе волнение. Нелли пристально посмотрела на него.
– Садитесь, – кивнула она на диван и, когда он выполнил ее просьбу, села сама напротив на мягкий стульчик без спинки. Ее тонкие руки с длинными красивыми пальцами нервно гладили гладкий крепдешин платья на коленях.
– Скажите, – заговорила она после паузы, – вы очень близкий друг Бориса Румянцева?
– Да, очень, – тихо подтвердил батальонный комиссар.
– Как ваша фамилия? Вы себя даже не назвали.
– Петельников, – соврал Румянцев, – майор Петельников.
– Да, Софа как-то называла эту фамилию, – рассеянно продолжала Нелли. – Это очень хорошо, что приехали именно вы, а не сам Румянцев.
– Почему?
– Потому что тогда мне было бы гораздо труднее выполнить свою миссию. – Нелли обвела неожиданно погрустневшими глазами спальню. В них сейчас пробудилось что-то страдающее, человеческое, вытеснив кокетливую развязность. Сейчас эта раскрашенная женщина была серьезной, но от этого Румянцеву стало еще более не по себе.
– Мы с ней были настоящими подругами, – вздохнула она. – Все тайны друг другу поверяли. А на этой кровати даже иногда вместе спали… как маленькие девочки. Она мне все, все рассказывала. Понимаете? Даже о том, чего не скажет женщина самому близкому мужчине. Странно устроена жизнь, – горько вздохнула Нелли, – ну, что бы, кажется, проще: раз тебя любят, – люби и ты. В сущности, они очень плохо жили и раньше. Ваш друг ее обожал, выполнял каждый ее каприз. И чем чаще он это делал, тем все больше и больше отдалялась от него Софа. Настоящей любви к мужу у нее никогда не было. Вы извините, что я так откровенна.
– А сейчас? – глухо спросил Румянцев, чувствуя, как душит его спазма и тяжелеют кулаки. Последние надежды на то, что он ошибся в своих догадках о Софе, рушились. Эта женщина безжалостно рубила их под самый корень.
– Что сейчас? – спросила она деловито.
– Где Софа? – повторил Румянцев.
– Она уехала в Свердловск с инженером Беловым, талантливым ученым. И, кажется, нашла свое большое чувство. Вот все.
– Совсем немного, – деревянным голосом произнес Румянцев и поднялся: – Ну, до свидания.
Он пошел по коридору неестественно прямой походкой. У самых дверей его догнала Нелли, с которой он только что разговаривал. Она с заискивающей улыбкой выговорила:
– Простите. Я такая растеряха. Даже к чаю вас не пригласила. Может, останетесь?
– Спасибо. Сыт по горло, – зло ответил Румянцев, беря вещевой мешок.
Дверь с глухим щелчком захлопнулась за ним. И хотя он спускался всего со второго этажа, каменная лестница показалась ему необыкновенно длинной. На улице морозный ветер колко ударил в лицо. Румянцев постоял на тяжелых ногах и побрел к полузанесенному снегом фонтану, опустился на скамейку. Как многие люди, кому часто. Приходится попадать в опасные положения, он умел встречать беду стоя. Собрав всю выдержку, он сумел не обнаружить гнева перед этой бесконечно чужой ему женщиной. Но когда он остался наедине с собой, ярость, боль и смятение навалились на него. Сначала он был не в состоянии разобраться во всех своих ощущениях, а, разобравшись, понял с отчаянием, что не злоба и не жажда мщения, а боль, острая, неизлечимая боль переполняет его. И опять вспомнилась Софа – тор хорошей, какой он знал ее в лучшие минуты их корот1 кой жизни.
Румянцев сидел, подперев ладонями подбородок, ничего перед собой не видя. Кто-то нерешительно опустился рядом на скамейку. Он услышал участливый детский голос:
– Ты чего, дяденька? Зубы у тебя болят?
Поднял голову: рядом с ним – мальчик лет девяти, остроносенький, худой, на ногах – валенки с нашитой резиной. Озябшими пальцами мальчик натягивал к подбородку уши теплой шапки, никак не мог стянуть их тесемкой.
– Да. Зубы, – ответил Румянцев, следя за тем, как покрасневшим пальцам малыша не удается затянуть петлю. – Давай помогу, – предложил он. Мальчик доверчиво придвинулся.
– Ой, да какой ты холодный, – сказал Румянцев, дотрагиваясь до его подбородка.
– Будешь холодным, если с двух часов по городу бегаешь, – рассудительно ответил тот.
– Тебя как звать-то?
– Миша.
– И какая же сила гоняет тебя по Москве? Мальчик зябко передернул плечами.
– Карточку… – тихонько вздохнул он, – карточку мамка моя потеряла. Застудилась в цехе и пошла в булочную с температурой. Я ей говорил: «Не иди, сам схожу». Так она же упрямая. Вот пошла и потеряла. Теперь четыре дня голодными сидеть. Я три часа около булочной искал, думал, может, и валяется где, да куда там!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120