Улыбка обнажила два золотых зуба, подняла вверх черные усы, пробитые сединой.
– Простите, я не знаю, с кем говорю, – нерешительно произнес Алеша.
– Спрашиваю – значит, имею на то право, – проворчал незнакомец, не повышая голоса. – Демидов я. Слыхал про такого?
Стрельцов весь подобрался, оробело посмотрел по сторонам в надежде, что кто-нибудь выйдет из землянки и отвлечет внимание командира. Но у порога они были по-прежнему одни.
– Товарищ командир полка, – сбивчиво начал Алеша, – извините, если мой вопрос показался вам бестактным. Все-таки война, фронт, бдительность…
Рябинки задрожали от смеха на лице седоватого человека.
– Что? – громко захохотал он. – Ты, может, меня за гитлеровского парашютиста принял? Эх, молодо-зелено. Летун командира нюхом должен чуять, понял?
– Виноват, товарищ командир.
– Виновники все-таки тоже имеют фамилии.
– Лейтенант Стрельцов, товарищ подполковник.
– Ты! – Демидов отступил и одним цепким взглядом охватил Алешу с головы до ног. Удивительно привязчивыми были его большие, чуть навыкате глаза с ярко-желтыми зрачками. Смотрели на человека всегда прямо, словно вывернуть наизнанку хотели собеседника.
От полковых «старичков» Алеша знал, что летчик, плохо выполнивший задание, подходил к Демидову с низко опущенной головой – до того боялся этих глаз, способных быть и добрыми и яростными.
Алеша недоумевал, чему приписать удивление Демидова.
– Так точно. Лейтенант Стрельцов, – повторил он неуверенно.
Демидов громко расхохотался.
– Слыхал про тебя, орелик. С костыльком по госпитальной палате топал, а про тебя уже слыхал. Про то, как ты к «юнкерсам» пристроился и уложил одного. Хвалю за находчивость. Таких ореликов мне и надо. В полку без меня тебя не обижали?
– Нет, товарищ подполковник.
– Значит, прижился. А летаешь с кем?
– С капитаном Султан-ханом.
– Что ж, он мужик серьезный и поучить может. Ну ладно, веди на КП.
Алеша открыл дощатую дверь, пропустил подполковника вперед и нырнул следом за ним в привычный полумрак.
Подполковник спускался по лесенке медленно, с хозяйской уверенностью постукивал палкой по ступенькам, словно пересчитывая их.
Едва он шагнул в полосу света, как Румянцев и Петельников, колдовавшие над картой, бросились навстречу. Старший политрук крепко его обнял, но потом, видимо вспомнив, что в землянке слишком много свидетелей такого неуставного проявления чувств, покосившись на летчиков, доложил:
– Товарищ подполковник. Личный состав девяносто пятого истребительного полка на протяжении последних десяти дней вел работу по разведке боевых порядков противника и штурмовке его аэродромной сети.
Демидов тяжело опустился на скамью, снял с головы фуражку. Редкие черные волосы с нитями седины упали на лоб. Он отбросил их назад коротким быстрым движением, полез в карман. В огрубелой, со следами ожогов руке блеснул портсигар. Демидов неторопливо размял крупными пальцами папиросу, отрывисто осведомился:
– Потери?
Румянцев назвал погибших и раненых летчиков и ко-
[Отсутствуют страницы 101-124]
начнет наступление, а туда, к месту боя, не движутся ни артиллерия, ни танки. А штабные обозы тащатся на восток к Гжатску, словно заранее, еще до артиллерийской подготовки противника, мирясь с участью отступающих. Что происходит? Неужели принято решение об отходе к самой Москве?
Демидов был до корней волос русским человеком. Он родился и вырос в маленьком городке Обоянь. За свои сорок четыре года исходил немало жизненных троп. Был и грузчиком в годы нэпа, и с басмачами дрался во время срочной службы в Средней Азии, и в Испании побывал уже в качестве летчика в составе Интернациональной бригады. На таком же И-16 сбил там итальянский бомбардировщик «капрони», получил за Испанию первый орден. Жена его, Ольга Андреевна, сейчас находилась в эвакуации, в Челябинске, работала технологом на военном заводе. Сыновья учились в школе, дочь недавно поступила в институт, прекративший теперь занятия. Для него слова «семья» и «Родина» сливались воедино. Воевал он честно. Никогда не прятался за спины других, не ждал легкого задания, чтобы, слетав на него, снова отсиживаться на КП. Никто не настаивал, чтобы командир полка летал много. Но Демидов не отставал в боевой работе от рядовых летчиков.
Правда, самому себе он не мог бы сказать, что рвется в бой с вдохновением и энтузиазмом. По его глубокому убеждению, это свойственно было пылкой молодости, в двадцать – двадцать пять лет. Он же шел в небо, как идут люди на тяжелую, грязную работу, без которой нельзя обойтись.
Первые месяцы войны больно надломили его душу.
– Неужели они сильнее? – спрашивал себя Демидов и не находил ответа.
Июньские дни сорок первого года в Минске вошли в его судьбу самыми страшными днями. Знойное летнее небо вдоль и поперек бороздили девятки двухмоторных, до отказа нагруженных бомбами немецких самолетов. С воем и треском пикировали вниз почти под отвесными девяностоградусными углами горбатые серые Ю-87, и выпущенные их шасси напоминали безобразные лапти. Самолеты заходили на город с разных направлений и разгружались на разных высотах. Ухали и ахали взрывы, поднимая султаны огня и дыма. Багровые столбы пламени плясали над крышами.
Демидов, прилетевший в Степянку на своем зеленом «ишачке» – связь с округом была прервана, а он должен был уточнить боевое задание и на всякий случай договориться о том, куда нужно перебазироваться, если фашисты выведут аэродром из строя, – еле проехал к штабу по центральной Советской улице. Белые фасады каменных домов обуглились. Улица горела с ©1еих сторон, и в отдельных местах пламя смыкалось посредине мостовой, отрезая путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120