– Руссише швайн, ауфштейн! – крикнул он Федору, бесцеремонно оглядывая его подвешенную к спинке кровати загипсованную ногу. – Мы тебе будем делать немножко, немножко больно.
– О, найн Пауль, – перебил его другой немец, в очках с тонкими квадратными стеклышками, худой и небритый, и что-то быстро заговорил. На лице у толстого появилась довольная улыбка.
– Ты сейчас будешь представлять нам театр, – обратился он к майору. – Мы отвяжем твой нога и будем запрягать тебя в этот кровать, как в телега. Я сяду в телега, а ты будешь меня катать, как лошадка. Ферштейн? Если довезешь до тот стена, будешь иметь рюмка русской водка… а потом мы тебя будем пук-пук, – загоготал он и повел в сторону Федора автоматом.
От немцев пахло водкой и потом. Они были такими картинно однообразными, что почему-то не внушали летчику страха. Казалось, что этот дурной спектакль вот-вот кончится и все станет на свое место. Но Федор вспомнил, как полз по земле, обливаясь кровью, интендант Птицын, и невольно зажмурился от этого видения.
В ту же минуту солдат в очках подошел к кровати и дернул его изо всей силы за подвешенную ногу. От страшной боли комната мгновенно подернулась красным светом, и летчик не мог удержаться от громкого крика.
– О-оля-ля! – загоготал немец, стоявший в дверях. – Ивану не корошо… Ивану никс гут! Но Иван будет вставать, или я буду пук-пук. Одна пуля нога, второй пуля живот, третий пуля шея, четвертый голова. – Он снял с себя черный автомат и под одобрительные возгласы остальных стал целиться в майора.
– Стреляй, фашистская сволочь! – с яростью выкрикнул Нырко.
Толстый разочарованно отступил:
– О, найн! Ты не будешь иметь легкий смерть. – Он поглядел на очкастого. – Нох айн! – скомандовал он, и тотчас же очкастый с еще большей силой схватил летчика за ступню.
На какие-то мгновения Федор лишился сознания. Когда он вновь обрел способность видеть и слышать, он сразу почувствовал, что в комнате что-то произошло. Пятеро фашистских солдат, сбившись в другом углу, ошалело хлопали глазами, не смея произнести ни одного слова. На пороге стоял в струнку в хорошо отглаженном серо-зеленом френчике моложавый офицер в фуражке с высокой тульей, а на солдат яростно наступал высокий худощавый человек в сером пыльнике и таком же сером дорожном клетчатом костюме. Он угрожающе занес палку над головой очкастого и громко выкрикнул:
– Век! Айн момент век! Цурюк, шнель!
Пятеро грязных, потных солдат мгновенно высыпали за дверь. Молоденький офицер остался стоять на пороге в прежней почтительной позе. Человек в штатском сделал шаг к Федору и остановился перед его кроватью. Узкое его лицо все еще полыхало гневом, и даже казалось, что на лысоватой голове остатки волос стоят дыбом.
– Надеюсь, что эти свиньи не успели причинить вам вреда? – осведомился он на чистом русском языке.
– Зачем вы убили нашего ранего офицера? – медленно проговорил Нырко.
Человек в штатском с разыгранной грустью вздохнул. Из глубоких гнезд на Федора пристально взглянули серые глаза. Их взгляд был тускло-бесстрастным. Сухими тонкими кистями рук человек провел по лицу от глубоких залысин до острого, заметно выдающегося вперед подбородка.
– Вы имеете в виду этого фанатика? – кивнул он в сторону окна. – Этот фанатик застрелил одного нашего солдата и тяжело ранил двоих. – Штатский помолчал и прибавил: – Они навряд ли доживут до утра. И потом, ни одна война еще не обходилась без жестокостей.
– Вы и остальных убьете? – зло спросил Федор. Немец отрицательно покачал головой:
– О нет. Убивать их мы не будем. Мы не такие кровожадные. Но по законам военного времени они являются пленными и поэтому будут содержаться в одном из лазаретов ближайшего концлагеря. Медперсонал также будет отправлен туда. А это здание мы отдадим под госпиталь для немецких офицеров. Вот как все это будет, господин майор Нырко.
– Откуда вы знаете мою фамилию? – насупился Федор.
– О! Это большой разговор! – усмехнулся одними глазами штатский. – И он у нас впереди. А сегодня вы должны как следует отдохнуть от всех потрясений. В палате останется наш солдат с предписанием удовлетворять каждое ваше желание.
Штатский обернулся к молоденькому офицеру и быстро сказал ему по-немецки несколько фраз. Напрягая свою память, по отдельным словам Федор понял, что штатский предписывает хорошо его накормить и тщательно осмотреть палату, чтобы в ней не осталось никакого оружия и ни одного острого предмета. Ремни и полотенце также предлагалось изъять. «Боятся, что покончу самоубийством, – усмехнулся про себя Нырко. – Ну и дураки. Слишком большая роскошь повеситься или вскрыть себе вены, не уничтожив ни одного врага при этом. Однако я им зачем-то нужен». Штатский приветливо поднял вверх острый подбородок.
– Гутен нахт, господин майор. Завтра мы продолжим наш диалог.
9
Всю ночь грохотало шоссе, пропуская нескончаемый поток танков, самоходок, огромных крытых автофургонов с мотопехотой, грузовиков с боеприпасами. Но это был совсем другой поток, нежели тот, к которому еще совсем недавно прислушивался майор Нырко. Это была лавина вражеской живой силы и техники, устремившаяся к столице. Враг выходил к ее дальним подступам. «Завтра во всех наших газетах небось появится Московское направление, – с болью подумал Нырко. – Но мне этих газет увидеть уже не придется».
Рано утром его отвезли в операционную и положили на стол. Три немецких хирурга в белых халатах долго разбинтовывали ногу, причиняя при этом страшную боль, от которой несколько раз летчик терял сознание. Над своей головой, приходя в себя, Федор слышал немецкую речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29