– Гутен таг, – приветствовал его Федор.
– Таг, – не оборачиваясь, ответил он.
– А почему ты пропустил слово «добрый»? – осведомился летчик.
– А потому что день этот для меня вовсе не добрый. Какой же он добрый, если дома жрать нечего?
– Разве отец перестал тебе посылать с Восточного фронта гостинцы? – язвительно осведомился Федор.
У мальчишки страдальчески искривилось лицо.
– Зачем вы об отце? – испуганно всхлипнул он. – Мой отец ни в чем не виноват. Его оправдали и освободили из концлагеря «Заксенхаузен»… а потом… потом он умер от туберкулеза.
– Прости, – растерялся Нырко, – я не мог и предполагать. Вот, оказывается, как. Мне тебя очень жалко.
Пристально вглядываясь в бедно одетого паренька, Федор с горечью подумал: «Вот ведь какие встречи возможны на фашистской земле. Значит, верно, что не все немцы кричат как оглашенные „хайль Гитлер“, Такому, кажется, можно довериться. Тем более что лучшего варианта может не оказаться».
– Да, парень, судя по всему, ты действительно родным племянником рейхсмаршалу авиации Герингу не доводишься. Да и министру пропаганды Геббельсу тоже. На-ка лучше, прими от меня, – и, порывшись, вынул из кармана три бумажки по десять марок.
– Это мне? – задохнулся от удивления мальчишка.
– Тебе, тебе, – быстро подтвердил Федор, – а теперь внимательно слушай, потому что у нас мало времени. Не исключено, что ты когда-нибудь после войны попадешь в Москву или какой-либо другой русский город, тогда подойти к первому человеку, который покажется тебе заслуживающим доверия, попроси его разыскать летчика Балашова и скажи ему, что майор Нырко ушел из жизни несломленным. У меня один шанс из тысячи, но больше довериться некому. Ты сможешь прийти на это место послезавтра и постоять от двенадцати до часу?
– Смогу, – твердо ответил мальчик.
– И еще одно, – спокойным приказным тоном договорил Нырко. – Сейчас я уйду и в двух шагах от тебя положу на асфальт вот эту трубку. Возьми ее, но не сразу, а минуты через две после моего ухода, и если доведется тебе когда-нибудь увидеть летчика Балашова, передай ему.
17
Два «Мессершмитта-109», окрашенные в грязно-зеленый цвет, стояли на аэродроме рядом. На фюзеляже одного из них был нарисован желтый скрюченный удав, на другом – ничего. Машина с удавом принадлежала оберлейтенанту Золлингу, вторая была закреплена за майором Нырко. Утро было ясное и тихое. После вчерашнего нудного, мелко моросящего дождя небо сияло голубизной, блестки солнца играли на фонарях самолетов, на жгуче-зеленой низкой траве только-только просохли последние капли росы.
Приближаясь к самолетной стоянке, Федор определил, в какую сторону ему придется взлетать. Когда его самолет побежит по широкой бетонированной полосе, синеватый гребешок леса, ограничивающий аэродром с юга, останется слева, а справа будет Эльба и городок, где побывал он вчера. Затем, задержав взгляд на «мессершмиттах», Федор не к месту подумал о том, что на земле они вовсе не кажутся такими тонкими, как на воздухе. Под Москвой, когда он еще был в боевом строю, их называли не иначе, как «худыми», «осами», «тонкими». Под легким летным кобинезоном с многочисленными застежками-«молниями» он чувствовал свое тело упругим, налитым силой. Было легко и спокойно от сознания принятого решения, и если он о чем лишь и жалел, то только том, что полетит на «мессершмитте» без боекомплекта. У коричневого трехэтажного здания, где помещались штабы учебных подразделений, а на самом верхнем этаже командный пункт, на широких бетонных плитах с десяток солдат, вооруженных метлами, наводили чистоту. Красная пожарная машина стояла рядом и должна была, по-видимому, потом полить эти плиты. «Рановато ты приехала, – усмехнулся Федор, – несколько позднее в тебе появится иная необходимость». Федор перебирал в памяти свои воздушные бои. С различным настроением начинал он их на фронте. Иногда спокойно и даже лениво, как бы желая усыпить противника, иногда стремительно, а иной раз и с такой необузданной яростью, что не мог обойтись без досадных, а порою опасных для жизни просчетов. Сейчас им владела тихая спокойная радость и отрешенность от всего окружающего. Он думал теперь только о том, как взлетит, наберет высоту, как сделает первый разворот. По старой привычке планшетку с заложенной под целлулоид картой района полета он не стал надевать через плечо, как это делали летчики, а нес в руке, намотав на ладонь ремешок.
На стоянке озабоченно суетились авиамеханики, а обер-лейтенант Золлинг грозил им красным кулаком.
– Скоты негодные, – выругался он, ответив на приветствие. – Нырко, вы знаете, что произошло?
– Никак нет, – почтительно вытягиваясь, произнес Федор.
– На вашей машине выбивает масло, а они только сейчас спохватились. И это когда до вашего взлета меньше часа осталось! Если узнает об этом командир, разразится страшный скандал и мне несдобровать! Чего доброго, опять на Восточный фронт погонят. Послушайте, Нырко, – просительно заглянул ему в лицо Золлинг, – выручите из беды на этот раз. Я, разумеется, не имею права этого делать, но, как говорится, из двух бед выбирай наименьшую. Слетайте на моем самолете.
Федор даже вздрогнул от волнения. Не сразу взяв себя в руки, спросил:
– Но ведь он же у вас с боекомплектом и, стало быть, тяжелее в пилотировании.
Золлинг взял его за локоть, почтительно отвел в сторону, так, чтобы не слышали механики, заговорил:
– Это верно, что тяжелее, но, мой дорогой Федор, такой ас, как вы, и в этом случае справится с пилотажем. Ведь вы прекрасно знаете, они же умышленно оставляют вашу машину без боекомплекта, все боятся, что вы попытаетесь улизнуть к своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29