Выроненный им парабеллум валялся на траве. Большаков остолбенело поднял голову. От блиндажа к нему медленно приближалась полька. Было что-то подавленное в ее походке. Рука с пистолетом опустилась вниз, побелевшие губы вздрагивали, а синие неподвижные глаза стыли от ужаса.
– Я убила человека, – прошептала она едва слышно.
– Ты убила фашиста, – громко сказал Виктор.
Она покачала головой, и пышные волосы прядями хлестнули ее по лицу.
– Я убила человека, – повторила она, вся дрожа.
– Ты убила фашиста, – грубо оборвал ее Большаков. Он стоял рядом, высокий, выпрямившийся, с обветренным, румяным от жара лицом, – ты…
Она неожиданно бросилась к нему:
– О матка боска, матка боска, если бы вы только все знали, если бы знали…
– Да успокойтесь же, пани, – сказал он после небольшой паузы, видя, что она вся дрожит. – Скажите лучше, как вас зовут, я даже этого не знаю.
– Ирена, – ответила женщина едва слышно.
– Ирена, – повторил за нею капитан. – Ирена… А меня просто, по-российски, Виктором. Вы мне жизнь сейчас спасли, Ирена, а о себе говорить не хотите.
– Очень много надо говорить, Виктор. Я лучше потом. Вам тяжело стоять. Я вам помогу спуститься опять туда. Добже?
Когда он присел на нары, женщина доверчиво опустилась рядом, ее плечи продолжали вздрагивать.
– Я набрала воды в бутылку и возвращалась сюда, – зашептала она, – потом эта губная гармошка. Он играл на ней сладенькую немецкую песенку «Марихен». Я увидела его издали и спряталась за дерево, а он все шел и шел к землянке. А когда он спустился вниз, я поняла, что он вас ни за что не отпустит, а поведет в комендатуру. И тогда я решила, что только одна могу вас спасти. Я спряталась за насыпью блиндажа, а все остальное вы знаете.
– Какая вы смелая и добрая.
Она постепенно успокоилась и перестала вздрагивать. Виктор осторожно снял руку с ее плеча. Нога начинала ныть.
– Слушайте, пан Виктор, – встревоженно заговорила Ирена, поднимая не просохшие от слез глаза, – здесь нельзя дольше оставаться.
– Я и сам об этом думаю, – мрачно ответил он, – но видите, какой я нетранспортабельный. Только обуза для вас.
Ирена осуждающе подняла ладонь с заблестевшим колечком.
– Замолчите, все равно я не брошу вас. У вас тяжкая рана. В ноге осколок, и, если его не вытащить, может случиться все.
– Гангрена? – невесело вымолвил летчик.
– Да, и гангрена. Нужен врач.
– Так где же его взять, пани Ирена?
Она запахнула полы белого плаща, встала и тонкими нервными пальцами деловито застегнула пуговицы. Выражение человека, принявшего твердое решение и намеревавшегося его как можно скорее осуществить, было на ее лице.
– Это уже моя забота. Вы раненый, вы должны быть терпеливым, и только. Я вернусь очень быстро, но сейчас вы меня ни о чем не пытайте.
– Хорошо, – согласился он тихо.
– Шесть километров не большая дорога, – проговорила она, стоя уже в дверях, – я сниму эти туфли н за час дойду до вески.
Она поднялась по лесенке ступеньки на две и остановилась, зябко передернув плечами:
– Я хотела вас попросить.
– О чем?
– Не можете ли вы проводить меня наверх. Очень тяжело пройти мимо него одной. Поверьте.
Большаков встал, нащупал посох, проковылял мимо нее и, отстранив ее руку, протянутую для поддержки, вышел из блиндажа первым.
– Вам и на самом деле лучше не смотреть, – проворчал он. – Сворачивайте сразу направо и шагайте себе на здоровье.
Она благодарно кивнула головой и, обогнув земляную насыпь с правой стороны, быстро пошла вперед. Опираясь на посох, капитан несколько минут простоял неподвижно. Увидел, как она остановилась, сняла туфли и почти побежала. Прежде чем спуститься в землянку, Виктор подошел к убитому фашисту. Тот лежал, зарывшись лицом в бледно-зеленый мох, неуклюже подвернув под себя левую ногу. Темная лужа крови натекла из раны. Большаков нагнулся и подобрал парабеллум.
Потом, тихо охая, спустился в землянку. Солнце уже догорело за дальней березовой рощицей, смутно белевшей на фоне сосняка. Прохладой веяло из лощин и буераков. Сколько в этот день пи грело солнце, но сентябрь оставался сентябрем, и тепло, отданное земле, было непрочным. Земля в вечерних сумерках быстро остывала.
Одиночество угнетало Большакова. С детства не боявшийся мертвецов, он с холодным презрением думал об убитом. За Володю Алехина и Али Гейдарова их надо было положить не столько. Какие ребята погибли! А что самое обидное, он был не в силах вырыть могилу, предать их земле. Он подумал о том, как странно складываются человеческие судьбы на войне. Вот лежат в трех или четырех километрах отсюда тела его товарищей: Володи Алехина, Али Гейдарова, Пашкова. Лежат вдали от Родины, на польской земле. И на этой же земле лежит в мышином мундире толстомордый фашист, пытавшийся захватить его в плен. Четыре иностранца. Трое из них пришли с востока, проходили эту землю, чтобы поскорее ее освободить, а этот фельдфебель ступил на нее, чтобы жечь, покорять, резать.
Прошумят многие ветры и метели, и наконец придет мирная весна. И тогда тем троим его товарищам и побратимам – бакинцу Али Гейдарову, туляку Володе Алехину и малознакомому нижнему люковому стрелку Пашкову, пришедшим с востока, может быть, в этом же самом лесу поставят обелиск те же поляки, а мрачный пришелец с запада сгниет бесславно в этой земле.
«Вот в чем сила всех наших, живых и мертвых, – решил Виктор. Потом он подумал об Ирене. – Кто она, эта молодая полька, такая неожиданная и необычная в этом лесу? Впрочем, не все ли равно кто. Пусть она окажется графиней или варшавской парикмахершей, разве ему это не одинаково? Если бы не она, его бы уже мучили на допросе в комендатуре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43