Поэтому теперь ему так трудно что-либо вспомнить. А он так этого хотел!
Все два года, проведенные в госпитале в Гонолулу, он пытался вспомнить. А что ему еще оставалось делать, прикованному в постели? Кроме того, он твердо знал, что если выкарабкается из госпиталя, то обязательно вернется домой, к бабушке.
Перед уходом в армию после приюта Эд получил от бабушки письмо, одно из немногих, которые ему приходили. Обратный адрес на конверте и имя «миссис Марта Дин» ни о чем ему не говорили. Но само письмо – несколько корявых строчек, выведенных на линованной бумаге – пробудило в Эде смутные воспоминания.
Бабушка писала, что была, как она выразилась, в «санатории», но теперь снова дома, и что она все выяснила о «той махинации, с помощью которой они отняли тебя у меня», и что если Эд хочет вернуться домой…
Эду ужасно хотелось вернуться домой. Но когда пришло письмо, он уже надел военную форму и ожидал направления на службу. Он, конечно, написал ответ, и в дальнейшем писал уже из-за границы и даже высылал ей деньги, получаемые в армии.
Иногда до него доходили ответы бабушки. Она писала, что ждет, когда у него будет отпуск и он сумеет приехать, что она читает газеты и в курсе всех событий в мире и что Сэм Гейтс говорит, что это «просто ужасная война».
Сэм Гейтс…
Эд уверял себя, что он уже взрослый человек и что Сэм Гейтс – плод его воображения. Но бабушка продолжала писать о мистере Уиллисе и миссис Кассиди и даже о каких-то новых друзьях, приходивших к ней в дом.
«Эд, мальчик мой, сейчас у меня опять море цветов, – писала бабушка. – Не проходит и дня, чтобы не зацвели новые. Конечно, я уже не такая проворная, как раньше, – ведь мне уже скоро стукнет семьдесят семь лет, но, тем не менее, я, как и раньше, вожусь с ними».
Письма перестали приходить как раз, когда Эда ранило. Для него надолго все прекратилось, остались только кровать, врачи с медсестрами, каждые три часа – гипосульфид и боль. Такова стала его жизнь, не считая воспоминаний.
Однажды Эд чуть не рассказал обо всем своему врачу, но вовремя спохватился: не стоило говорить об этом и надеяться, что тебя поймут.
Когда Эду стало получше, он написал бабушке. Прошло уже почти два года, война давно закончилась. Утекло столько воды, что у Эда не оставалось особой надежды: Марте Дин, наверное, уже «стукнуло», как она выражалась, восемьдесят лет, если только…
Ответ пришел за несколько дней до его выписки. «Дорогой Эд», – читал он те же корявые строчки, выведенные на той же линованной бумаге. Ничего не изменилось. Бабушка все еще ждала его, узнав, что у него все в порядке. Эда позабавило то, что бабушка интересовалась, помнит ли он еще старика Супасса, сторожа. Она писала, что прошлой зимой его сбил грузовик и теперь «он стал такой милый и дружелюбный и проводит вечера с нами». Им найдется, о чем поговорить, когда Эд вернется.
И Эд вернулся. Через двадцать лет. До этого ему пришлось проторчать в Гонолулу целый месяц, ожидая возможности отплыть на родину. Этот месяц был наполнен какими-то нереальными людьми и событиями. Эд проводил вечера в баре, встречался сначала с девушкой по имени Пегги, затем с медсестрой по имени Линда, с приятелем, с которым он вместе лежал в госпитале и который все время говорил о том, как бы им заняться бизнесом, использовав деньги, накопленные в армии.
Но бар казался Эду не таким настоящим, как гостиная в доме бабушки, и Пегги с Линдой были совсем не такие, как Сюзи, да и бизнесом у него не возникало желания заниматься.
В дороге все только и говорили о России, инфляции и жилищных вопросах. Эд слушал и кивал головой, но мысли его были заняты другим: он пытался вспомнить, что ему рассказывал Сэм Гейтс об Абрахаме из Спрингфилда.
Из Фриско он направился самолетом, предварительно дав телеграмму на имя миссис Марты Дин. Прилетев в аэропорт в полдень, он только вечером сумел купить билет на автобус. Теперь его отделяло от дома всего лишь 45 миль. Перекусив на вокзале, он забрался в автобус, который всю дорогу трясся на колдобинах. В город он приехал, когда уже стемнело.
До дома бабушки он добрался на такси. Когда он вышел из машины и увидел ее домик на краю кладбища, его пробрала дрожь. Он сунул водителю пять долларов, сказав, что сдачи не надо. Когда машина уехала, он собрался с силами и, глубоко вздохнув, постучал. Дверь отворилась, и он вошел в дом. Он понял, что наконец оказался дома и тут ничего не изменилось.
Бабушка была все такая же. Она стояла в дверях, маленькая и морщинистая и красивая, и глядела на него сквозь тусклый свет, исходящий от камина, и говорила:
– Эд, мальчик мой! Ну, скажу я вам!.. Ты ли это? Боже мой, какие шутки играет с нами наш разум! Я-то думала, что увижу маленького мальчика… Да что же ты, входи, входи, только вытри сначала ноги.
Эд вытер ноги о коврик – все тот же коврик – и прошел в комнату. В камине догорал огонь, и, прежде чем сесть, Эд подложил в него дров.
– Женщине в моем возрасте нелегко поддерживать огонь в камине, – с улыбкой произнесла бабушка, усаживаясь напротив него.
– Не следует тебе жить вот так, одной, – сказал Эд.
– Одной? Но я вовсе не одна! Разве ты не помнишь мистера Уиллиса и других. Уж они-то тебя точно не забыли, только и говорили о том, когда ты приедешь. Они собирались сегодня зайти.
– Правда? – Взгляд Эда был прикован к камину.
– Конечно, придут. И ты это знаешь, Эд.
– Знаю. Я только подумал…
Бабушка улыбнулась.
– Я все понимаю. Ты позволял себя дурачить тем, кто ничего не знает. До «санатория» я много таких встречала. Они запичужили меня туда, и мне понадобилось десять лет, чтобы понять, как обращаться с ними;
1 2 3 4