Мне не нужен брат, который чего-то не помнит или чего-то не пережил в своем прошлом из того, что должен был пережить. Это уже не он. Но я не могу никак не отреагировать на это, – Ротманн похлопал себя по карману кителя, – и сдается мне, что тот или то, что создает эти письма, знает об этом.
– Может, нам лучше просто вернуться? – Антон понимал, что его вопрос риторический.
– Вы-то чего боитесь? Ах да, бомбардировка. Но если всё будет нормально, мы приедем в Дрезден рано утром, даже еще ночью и до десяти вечера успеем сбежать из города. Как крысы с обреченного корабля. Вас, во всяком случае, я не стану удерживать.
Они замолчали и до самого Лейпцига не проронили больше ни слова.
Через три часа в купе уже другого вагона они продолжили свое путешествие. По положению закатного солнца Антон видел, что поезд движется почти точно на восток.
На этот раз ехали медленно, с частыми и долгими остановками на каждой станции. Пропускали то вперед, то в обратном направлении воинские эшелоны и санитарные поезда. Пассажиров было немного – мало кто стремился в ту сторону. Панический страх перед большевиками, подогреваемый официальной пропагандой, гнал людей на запад. «Как бы там ни было, – думал Антон, – а наши всё же не превращали бомбами их города в кладбища. Хотя бы потому, что Сталин уже имел на них собственные виды».
– У вас болят зубы? – спросил он Ротманна, когда тот в очередной уже раз запил водой небольшую таблетку.
– Нет. Это не обезболивающее.
– Снотворное?
– На кой черт мне сейчас снотворное? Это стимулятор кровоснабжения мозга. Меня сильно шарахнуло по голове в начале сорок четвертого. Собственно, на этом моя военная служба и закончилась.
– Может, расскажете?
– Ну что ж. Ехать нам еще километров сто двадцать, а с такой скоростью это займет часа три-четыре, не меньше.
Он выглянул в коридор и попросил проводника принести чаю. Размешав сахарин и сделав несколько глотков, Ротманн, которому явно стало лучше, начал:
– В феврале ровно год назад под Черкассами мы держали оборону в составе 8-й армии. Там меня и нашел шальной снаряд, если, конечно, на войне вообще бывают шальные пули и снаряды. Последнее мое воспоминание о фронте и России заключается в моем беге вдоль траншеи. А дальше, как говорится, тишина. Очнулся в тыловом госпитале через несколько дней. Особых ранений не было, но сильная контузия чуть было сразу не отправила меня в могилу. Впрочем, еще не всё потеряно. Вы что, не любите горячий чай? – неожиданно спросил он Антона.
– Люблю, когда не так трясет. И что же дальше? Почему вы сказали «не всё потеряно»?
В это время поезд дернулся еще раз и окончательно остановился. Оба сделали в наступившей тишине по нескольку глотков, и Ротманн продолжил.
– Придя в себя и немного подлечившись, я получил отпуск и уехал в Кельн, где тогда жила моя мать. Там вскоре снова пришлось лечь в госпиталь – не проходили головные боли и головокружение. Долго не восстанавливалось нормальное зрение. Всё двоилось, и, чтобы что-то рассмотреть, приходилось иногда закрывать один глаз. В госпитале я познакомился с одной из медсестер, и в середине мая мы поженились, к тому времени меня уже признали негодным к строевой службе, во всяком случае временно, и кадровое управление СС направило меня во Фленсбург на работу в тамошнем гестапо. Я уехал один, решив забрать жену, а с нею и мать через пару недель. Там всё же было спокойнее. Но вот не успел. Пятого июля они пошли вдвоем к дальним родственникам в гости и, вероятно, решили там заночевать.
Ротманн замолчал. Отставив стакан с почти допитым чаем, он полез в карман за сигаретами.
– Они погибли? – спросил Антон.
Прикуривая, Ротманн кивнул и сделал несколько глубоких затяжек.
– Их нашли. Это был верхний этаж. Когда я приехал, тела уже были в общей могиле с тысячами других. Была жаркая погода, и власти приняли решение о немедленном захоронении погибших.
Ротманн не стал говорить, что незадолго до этого получил от своей жены письмо, из которого узнал, что она беременна.
– Я не написал брату об этом, за что теперь кляну себя. Я не имел никакого права скрывать от него гибель матери. Конечно, чуть позже я собирался всё рассказать, но тут как раз меня отправили в Берлин на несколько дней… В общем, я опоздал. В Берлине я обратился к одному из светил в области черепно-мозговых травм. Итогом стало то, что во Фленсбург я вернулся уже с опухолью мозга – следствием сильного ушиба. Светило не очень-то со мной церемонилось и, пообещав скорую смерть, предложило медицинское заключение, с которым можно было смело подавать в отставку по состоянию здоровья. Я отказался и попросил выписать какие-нибудь лекарства. Вот эти таблетки, что я сейчас пью, мне раздобыл Юлинг. Может быть, благодаря им последние полгода я чувствую себя вполне сносно. Была даже глупая надежда, что контакт с вами, господин Дворжак, что-то изменит. Ну да ладно.
Ротманн встал и вышел в коридор.
Он познакомился с ней в госпитале, где поправляли здоровье старшие офицеры и чиновники генеральских рангов. Это было платное и достаточно дорогое лечебное заведение санаторного типа. Впрочем, за всех больных платили их ведомства, и Отто Ротманн не оказался исключением. Кто-то похлопотал, и соответствующий департамент, отвечающий за медицинское обслуживание членов СС, оплатил его трехнедельный реабилитационный курс.
Небольшое, но очень уютное двухэтажное здание, окруженное со всех сторон парком, располагалось на южной окраине Кельна. Здесь были двух и одноместные палаты, несколько общих гостиных, бассейн, неплохая библиотека и маленький кинозал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166