Лента была белой с двумя черными и одной красной полосками. На лицевой стороне креста в венке из дубовых листьев стояли числа «1914 – 1918». Это была третья степень «Креста Гинденбурга», учрежденного в прошлом году еще при его жизни. Она вручалась ближайшим родственникам погибших в той войне.
Вечером они пригласили соседей, пили вино и вспоминали Генриха Ротманна, подолгу рассматривали его немногочисленные старые снимки. Среди них, правда, не было ни одного в военной форме. Когда соседи ушли, мать еще долго рассказывала сыновьям об их отце. Рассказывала без слез, вспоминала смешные случаи из их совместной довоенной жизни, а слегка захмелевшие братья с интересом в который уже раз слушали эти истории. Ночью из-за занавески, отгораживающей кровать кавалера Креста памяти Эльзы Ротманн, они слышали приглушенные рыдания.
Вот так мысль скользит от русского к Роммелю, от «синего Макса» к отцу и, наконец, сжимает сердце воспоминанием об их бедной матери, у которой одна война отняла мужа, а другая – саму жизнь.
Штурмбаннфюрер СС Отто Ротманн загасил уже третью выкуренную сигарету, запил остатками холодного чая небольшую таблетку и лег на кровать. «Завтра, если верить этому чертову русскому, кавалер „синего Макса“ должен умереть. Может быть, уже сейчас он хрипит, пораженный заливающей его мозг кровью», – подумал напоследок Ротманн, нисколько не отдавая себе отчета в том, что уже верит в эту предсказанную смерть.
В марте сорокового года их дивизия входит в резерв 2-й армии и перемещается в Корбах. Здесь она становится частью официально провозглашенных войск СС, получив третий номер. Первые два заняли, разумеется, «Лейбштандарт» и «Дасрейх».
А 10 мая, согласно плану «Гельб», танковые клинья двух армейских групп вермахта вспарывают оборону англо-французских войск и устремляются на запад. Они пронзают границы Нидерландов, Бельгии и Северной Франции и, не давая противнику опомниться, движутся к побережьям Северного моря, Па-де-Кале и Ла-Манша. Наивные французские генералы, по старинке полагавшие, что, подойдя, скажем, к реке, противник должен сначала подтянуть резервы, подвезти боеприпасы, навести основательные переправы и уж затем, недели эдак через две начинать форсирование, уже на следующее утро вдруг обнаруживали у себя в тылу десятки вражеских пехотных групп, невесть как и неизвестно на чем перебравшихся через реку. Солдаты противника ночью без всяких танков и поддержки артиллерии на четвереньках переползали по узким кромкам гидротехнических сооружений или переплывали на дырявых лодках на другой берег, просачиваясь одновременно в сотнях мест. Так запланированные на подготовку обороны две недели неожиданно сокращались до нуля.
Дивизия «Тотенкопф» до 17 мая была в резерве, после чего, взаимодействуя с 15-м танковым корпусом, вошла в Голландию. Здесь и чуть позже во Франции Отто Ротманн не раз вспоминал слова своего командующего: «Я сделаю из вас настоящих солдат». Теодор Эйке бросал их в такие мясорубки, что роты и батальоны их пехотного полка таяли подчас на глазах.
И те, кто уцелели, действительно стали солдатами. Но воспитание Дахау давало о себе знать, проявляясь то в уничтожении окруженных марокканцев – негр не может быть военнопленным, – то в расстреле у Мервиля сотни британских солдат, сдавшихся по всем правилам с белым флагом в руках. «А как же пафосный катехизис Гиммлера? – видя всё это, думал Отто Ротманн. – Как насчет благородства по отношению к побежденным, кодекса чести эсэсовца? Ведь мы проходили это в Брауншвейге». Сам он не участвовал в подобных эксцессах. Благо, никто и не принуждал. Все эти проявления «твердости духа» были личной инициативой отдельных рьяных сослуживцев Ротманна, к которой высшее руководство не относилось, пожалуй, никак. Но выступать против этого было смертельно опасно. Можно запросто отправиться обратно в Дахау, но уже на всю жизнь и в качестве узника.
Когда их дивизия дошла до Орлеана, в Компьенском лесу растерянную французскую делегацию подвели к старому вагону генерала Фоша, найденному и поставленному на историческое место, и в грубой форме заставили подписать все требования германской стороны. Гитлер при этом демонстративно не присутствовал, давая понять, что переговоров не будет, а будет безоговорочная и унизительная капитуляция. Говорят, что, прогуливаясь этим солнечным днем по историческому парку в тени вязов, дубов, сосен и кипарисов, он наткнулся на гранитный камень с выбитыми на нем по-французски словами: «Здесь 11 ноября 1918 года была сломлена преступная гордыня германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить». Ничего не сказав, он, понимая, что на него обращены взоры многих людей, с видом крайнего презрения отвернулся и пошел дальше. Через три дня камень был взорван, а исторический вагон отправлен в Берлин в качестве трофея.
Было это 22 июня, а восемью днями раньше вермахт вошел в Париж. Эти кадры Ротманн многократно видел потом в хронике и лишь на пятый раз обратил внимание, что марширующая по площади Этуаль колонна проходит не под Триумфальной аркой, а обходит ее сбоку, справа, делая намеренный изгиб. «Решили не пользоваться чужой аркой славы», – подумал он тогда.
И снова Отто Ротманн сидит со своими унтер-офицерами за столиками небольшого открытого ресторана и пьет вино, на этот раз в тени оливковых деревьев. Жаркий июльский день. Рейнеке, тот самый варшавский драчун, но уже со звездами обершарфюрера и Железным крестом 1-го класса, миролюбиво поглядывает на французов и разглагольствует о будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166