И давайте побыстрей.
Антон дрожащими руками распутал веревку и, мало что соображая, переоделся во что-то солдатское, жесткое и грубое. Машинально проверив карманы своей одежды, он вытащил из джинсов единственное, что там еще оставалось, – небольшой клочок бумаги – и сунул его в карман куртки. Стоявший в стороне Ротманн скептически оглядел его и велел подойти. Затем он раздвинул ближние кусты, и Антон увидел на земле голое тело.
– Надевайте свои вещи на него, – скомандовал гестаповец и стал помогать сам.
То, что испытал Антон в следующие десять минут, было просто чудовищно, но он ни о чем не спрашивал и не протестовал. Стараясь не смотреть в лицо покойника, обезображенное страшной раной в области лба, он натягивал на него свои джинсы, благо тот оказался более щуплого телосложения, а Ротманн помогал ему поворачивать мертвеца. При этом их головы иногда почти соприкасались, и Антон ощущал запах одеколона эсэсовца и его табачное дыхание. Перед глазами маячила алюминиевая мертвая голова на черном бархате околыша фуражки, заменявшая этим господам национальную кокарду. Провозившись особенно долго с рубашкой и надев туфли, они наконец застегнули на трупе все пуговицы и ремень. Ротманн встал, отряхнул с колен листья и, достав из травы заранее припрятанную там бутылку, вылил на голову мертвеца вязкую красную жидкость. Несомненно, это была кровь. Затем он перевернул тело лицом вниз и, наступив сапогом на затылок, вдавил голову в землю и листву. Почти потерявший к этому времени от отвращения и страха сознание, Антон отполз на четвереньках в сторону.
– Ну-ну. Вы же сами жаловались на холод и плохую еду.
Когда они вернулись к машине, Ротманн открыл багажник, положил в него ту самую бутылку, засунутую предварительно в бумажный пакет, и сказал:
– Ну что ж, полезайте в машину. Тут недалеко.
Они немного попетляли по узким кривым улочкам старинного города, для которого здания в два и даже в один этаж были достаточно частым явлением. Иногда аккуратные ряды треугольных фасадов, вплотную пристроенных друг к другу домов, напоминали Голландию времен великого посольства Петра Первого. Несколько раз Антон видел высокие граненые шпили церковных колоколен, острые, как игла. Их венчали едва заметные черные протестантские крестики. Порой мощенная брусчаткой улица оказывалась настолько узкой, что разминуться со встречным автомобилем, не заехав при этом на тротуар, было просто невозможно.
В целом этот тихий город производил очень приятное впечатление. Если бы не раны, нанесенные ему в некоторых местах войной, он выглядел бы вполне мирно. По улицам шли обычные прохожие, бегали дети, вдоль обочин дорог стояли немногочисленные легковушки. Раза два прозвякал трамвай, с трудом вписываясь в крутые повороты.
Когда машина остановилась, Ротманн внимательно осмотрел пустынную улицу и сделал знак выходить. Прежде чем зайти в один из домов, они медленно, словно прогуливаясь, прошагали еще чуть ли не целый квартал. Внезапно эсэсовец открыл какую-то дверь и втолкнул Антона внутрь.
– На третий этаж, – скомандовал он и стал быстро подниматься первым.
Поздно вечером того же дня Ротманн пришел снова.
– Ну, как устроились? – спросил он, усаживаясь в небольшое потертое кресло у окна.
– Спасибо, гораздо лучше, нежели в вашем подвале, – ответил Антон и по-хозяйски предложил чаю.
– Нет времени.
Ротманн закурил, посмотрел на часы и, немного помолчав, спросил:
– Есть у вас какие-нибудь свежие мысли?
– Вы знаете, есть…
В это время они услышали шаги и в дверь постучали условным стуком.
– Это Юлинг, – сказал Ротманн и пошел открывать.
Это действительно был Юлинг. Войдя, он поздоровался и отнес на кухню довольно большой сверток.
– Там еще кое-какие продукты, причем капусты среди них нет. Я проверил, – сказал он, вернувшись.
– Большое спасибо.
– А теперь новости. – Юлинг уселся прямо на кровать и достал из кармана конверт. – Я тоже получил письмо. Буквально полчаса назад. Это ответ на мой запрос по поводу Гельмута Формана и его отца.
– Конечно, всё подтверждается, – произнес Ротманн стоя в дверях и разминая в пальцах сигарету.
– Да нет. Не всё. И даже очень не всё!
Ротманн выругался и вернулся на свое прежнее место на кресле.
– Опять сюрпризы.
– Во-первых, здесь говорится, что Гельмут Форман сменил фамилию на Баер, – Юлинг посмотрел поочередно на обоих собеседников, – а во-вторых, он был-таки принят в ряды СС в ноябре 1940 года. Каково!
– Что же это означает? – поинтересовался Ротманн.
– Подожди, Отто. В конце того же сорокового года его призвали в вермахт. Тогда, как ты помнишь, еще была такая практика. Несколько месяцев в армейском учебном лагере, и новобранец возвращался полноправным солдатом СС. Так вот. Пока он был там, вдруг выясняется, что родословная не обеспечивает нашему Гельмуту необходимой чистоты крови. Нашли какие-то бумаги, и оказалось, что он, благодаря своим предкам, из второй, фалической, группы слетает сразу в четвертую. Избыток альпийской крови, черт бы побрал этих профессоров! Но это было начало сорок первого года. Все строгости продолжали соблюдать. В итоге Гельмута вычеркивают из СС и оставляют в армии, где он попадает в пехоту, и в сорок третьем году сам Гюнтер фон Клюге вешает ему на шею Рыцарский крест. Так что с 1941 года всё более или менее совпадает с его словами и солдатской книжкой. Что же до членства в СС, то эти записи могли просто вымарать из его личных документов, сохранив только в досье. Вот теперь всё.
– Значит, он тебя обманывал, – начал размышлять вслух Ротманн. – Но зачем? Чего ему было бояться или стыдиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166