Но в сабельной рубке, когда можно примитивно лупить своим клинком по клинку противника, даже не очень стараясь при этом нанести ему поражение, они выглядели вполне сносно.
В запарке боя Мартин почти не почувствовал, как был ужален вражеским острием в предплечье правой руки. Только через минуту или две, когда, запыхавшись и опустив сабли, они разошлись в стороны, примериваясь к новому броску, он почувствовал, что по его руке что-то течет. Ладонь и рукоять сабли стали мокрыми и скользкими. Кто-то из секундантов увидел капающую на желтую кленовую листву кровь и замахал руками.
– Остановитесь! Один из них ранен!
К ним сразу подбежали секунданты и все остальные. У Мартина отобрали оружие и стали снимать его черную куртку. Вся нижняя часть рукава рубахи оказалась намокшей от крови. Когда рукав закатали, то увидели, что основательный пласт мягкой ткани пониже локтя срезан и висит на куске кожи. Из-под него обильно текла кровь.
Вальтер стал накладывать над локтем жгут, в то время как Винсент готовил тампон и бинты.
– Ерундовая царапина, – говорил еще не отдышавшийся Мартин. – Мы непременно продолжим! Это не считается.
– Хватит, Вангер, – сказал один из секундантов противника, – кровь на земле. По условию дуэль должна прекратиться.
– Отберите у них сабли и спрячьте, – посоветовал кто-то из публики.
– Нет, мы продолжим, – упрямо твердил Мартин, – мы еще не дрались по-настоящему!
В это время подошел Гейнц и протянул ему руку.
– Вчера я был не прав и приношу вам свои извинения.
– Да ладно, – растерянно ответил Мартин, отвечая на рукопожатие, – я тоже раздул из мухи слона.
– Вот и здорово. Айда в «Остерия-Бавария» пить пиво! – предложил кто-то, назвав любимый мюнхенский ресторанчик Гитлера.
Этот инцидент, о котором в тот же день знал весь университет и, конечно, профессор Вангер, последствий не имел. Дома Мартина поругали родители (он соврал, что дрался на учебных рапирах исключительно для потехи толпы), зато сестра несколько дней ходила по школе и двору с высоко поднятой головой, гордая за своего героического брата.
А на будущий год, когда Хорст Крисчина – адъютант рейхсюгендфюрера фон Шираха – убил на дуэли одного из любимых журналистов Гитлера Роланда Штрунка, фюрер резко высказался против дуэлей среди студентов. Имперская университетская пресса запестрела статьями об искоренении «гейдельбергского романтизма» в студенческих товариществах, средневековая традиция сразу лишилась скрытой поддержки ректоров и быстро угасла.

* * *

– Я договорился с энергетиками, Они обязуются обеспечивать зонд средней мощности бесперебойным питанием длительное время. Так что принимайтесь за работу, Карел.
Септимус поливал цветы на своей обширной застекленной лоджии, выходящей во внутренний двор академии. Ризолии, страфароллы, пергамские розы и – гордость президентской оранжереи – голубые исландские ромашки требовали особого ухода, специальных растворов и режимной подкормки.
– Для постоянного наблюдения я подготовил группу из трех человек, господин президент. Наша сотрудница Прозерпина и двое практикантов. Вот список.
Карел протянул лист бумаги
– Надеюсь, вы объяснили им, что зонд не игрушка. – Септимус взял со столика огромную лупу и стал рассматривать что-то на бархатистых листьях черной страфароллы. – И никаких необоснованных подглядываний, Карел. Частная жизнь людей, даже давно отживших свой век, должна уважаться. Будь они хоть трижды нацистами.
– Все действия группы будут фиксироваться. Каждый из них расписался за сохранение полной конфиденциальности полученной в ходе наблюдений информации.
– Это хорошо-о-о, – пропел увлеченный своими цветами Септимус. – Дьявол! Опять какая-то сыпь на листьях

* * *

Первого сентября 1935 года Мартин и Вальтер стояли в густой толпе на Одеонсплац. Они расположились возле Театинеркирхи и мало что видели оттуда. Тем не менее Мартин старался не пропустить ни одного движения и ни единого звука.
Напротив Галереи Полководцев выстроились войска. Ещё недавно это был рейхсвер, а теперь – вермахт. Перед строем вынесли десятки знамен различных полков, расшитых орлами и украшенных серебряной бахромой. Оркестр сыграл марш Банденвейлера, затем забили барабаны и мраморные львы Фельдхеррнхалле увидели с высоты своих пьедесталов, как знамена склонились к земле.
В тот день с них снимали черные ленты.

Домой Мартин вернулся под впечатлением увиденного ритуала и за столом был молчалив.
– Ну как? – спросил его отец. – Как все было?
– Знаешь, папа, тебе самому надо было прийти и посмотреть.
В голосе Мартина чувствовалась легкая обида: такой торжественный день, а некоторым и дела нет.
– Но я был занят. И потом, весь город все равно бы не уместился на Одеонсплац. Это прежде всего для ветеранов и военных.
С пирожком в руке подошла тринадцатилетняя Эрна.
– Куда ты ходил, Марти? – спросила она, не переставая жевать.
– Куда, куда. Куда надо!
Мартин встал из-за стола и ушел в свою комнату. У Эрны от обиды даже открылся рот.
– Папа, куда ходил Мартин?
Профессор отложил газету, и дочь тут же взобралась к нему на колени.
– Он смотрел, как с флагов снимали черные ленты, дочка.
– А зачем с флагов снимали ленточки?
– Ну… видишь ли, это были траурные ленты. Их носили в память о нашем поражении в Великой войне и еще о том, что нам было запрещено иметь большую армию. А теперь такого запрета нет.
– А почему теперь такого запрета нет? – Задавая свои вопросы, Эрна была больше увлечена поглощением вкусного пирожка, нежели существом дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188