Дети были удивительно все красивые Ц кроме Федора, который был зато са
мым умным, и настолько талантливым, что был принят в Петербурге в гардема
рины, несмотря на низкое происхождение «из мещан». Все в семье были приве
тливые, сердечные и добрые, Ц это были их общие черты. Пожалуй, самой стой
кой, упорной и твердой была мама, обладавшая какой-то внутренней крепост
ью и упрямством. Остальные были куда мягче. Павлуша и Анна были исключите
льно добрыми, и мама вечно сетовала, что все они вместе с бабушкой и дедушк
ой «только портят и портят детей». А они упрекали ее за «сухость», за прист
растие к гувернанткам, которые «мучают» детей и не дают им расти «вольно
». Но это все были споры любви; в общем-то все четверо были очень дружны и бл
изки друг к другу. Дедушка и бабушка считали, что их дети должны получить,
по возможности, хорошее образование и поэтому, когда в Петербурге жизнь
их несколько наладилась, дети были отданы в гимназии. На сохранившихся ф
отографиях тех лет поражает бабушкино лицо, Ц она была очень хороша. Не т
олько большие серые глаза, правильные черты лица, маленький изящный рот,
Ц у нее была удивительная манера держаться: прямо, гордо, открыто, «царст
венно», с необычайным чувством собственного достоинства. От этого как-т
о особенно открытыми были большие глаза, и вся ее маленькая фигура казал
ась больше. Бабушка была очень небольшого роста, светловолосая, складная
, опрятная, изящная ловкая женщина, Ц и была, как говорят, невероятно собл
азнительна, настолько, что от поклонников не было отбоя… Надо сказать, чт
о ей было свойст венно увлекаться, и порой она бросалась в авантюры то с ка
ким-то поляком, то с венгром, то с болгарином, то даже с турком Ц она любила
южан и утверждала иногда в сердцах, что «русские мужчины Ц хамы!» Дети, у
же гимназисты, относились к этому как-то очень терпеливо; обычно все конч
алось, и водворялась опять нормальная семейная жизнь. В более поздние го
ды бабушка с дедушкой, слишком тяжело пережившие, каждый по-своему, смерт
ь мамы, все-таки стали жить врозь, на разных квартирах. Встречаясь у нас в З
убалове летом, за общим обеденным столом, они препирались по пустякам и, в
особенности, дедушку раздражала ее мелочная придирчивость по всяким су
етным домашним делам… Он как-то стал выше этого всего; его занимали мемуа
ры, а докучливые сетования, ахи и охи, эти кавказские причитания о непоряд
ках, выводили его из равновесия. Поэтому каждый из них встретил старость,
болезни и смерть в одиночестве, сам по себе и по-своему. Каждый остался ве
рен себе, своему характеру, своим интересам. У каждого была своя гордость,
свой склад, они не цеплялись друг за друга как беспомощные старики, кажды
й любил свободу, Ц и хотя оба страдали от одиночества, но оба не желали по
ступаться своей свободой последних лет жизни. «Волю, волю я люблю, волю!»
Ц любила восклицать бабушка и при этом, тайно и явно подразумевалось, чт
о именно дедушка лишил ее этой самой воли и вообще «загубил» ее жизнь. Я вс
е время забегаю вперед, рассказывая о прошлом, Ц но я так и буду делать, по
тому что невозможно соблюдать единство времени. Мысли набегают неожида
нно. В те годы, перед революцией, бабушка, помимо ведения хозяйства и воспи
тания четырех детей, которых она всех обшивала, еще обучилась на курсах а
кушерства и работала отличной акушеркой. Она любила детей, любила жизнь,
и эта работа казалась ей замечательной, она давала ей величайшее духовно
е удовлетворение. Когда началась первая мировая война, она стала ухажива
ть за ранеными в госпитале, у нее всю жизнь хранились письма от этих выздо
ровевших и уехавших домой солдат Ц она показывала их мне и хранила с лю б
овью и умилением. В те годы она шила дома белье для солдат, и делала это мас
терски и быстро, как все, за что она принималась. Надо сказать, что несмотр
я на свое трудолюбие и «золотые руки», и дедушка и бабушка были абсолютно
непрактичными в своей собственной жизни. Уже в поздние годы, живя то у нас
в Зубалове, то у Анны Сергеевны, пользуясь небольшими Ц скорее символич
ескими Ц привилегиями старых большевиков, получая какие-то жалкие «пай
ки», они были оба предельно пренебрежительны к земным благам. Оба донаши
вали свою дореволюционную одежду, их пальто носились по 20 лет, свои платьи
шки бабушка перешивала из своего же старья, делая из трех старых платьев
одно новое, приличное. Это был не аскетизм ханжества, а просто отсутствие
излишних потребностей и еще полное непонимание Ц так сказать, неосозна
ние Ц своего нового «высокого» положения в нашем обществе Ц того полож
ения, благодаря которому иные родственники «августейших» особ создава
ли роскошную жизнь и себе, и всем своим близким и далеким. Они же об этом да
же и не помышляли. Мама сама была предельно скромна в своих жизненных зап
росах; только в последние годы ее жизни, Павлуша, работавший в полпредств
е в Берлине, прислал ей несколько хороших платьев, делавших ее совершенн
о неотразимой… А обычно она ходила в скромнейших тряпочках домашнего из
готовления, только изредка «лучшее» платье шила портниха, но все равно о
на и так выглядела прекрасной. Это полное отсутствие мещанского стяжате
льства многими воспринималось даже с обидой; считалось, что вот, мол, каки
е «убогие» старики, уж не мог зять их и приодеть получше… А зять сам носил
летом полувоенный костюм из коломянки, а зимой Ц шерстяной; пальто носи
л тоже лет 15, а странную куцую шубу, крытую оленьим мехом, на беличьей подкл
адке, должно быть «справил» себе сразу же после революции, и вместе с ушан
кой носил зимой до последних своих дней…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67