Ну, целую крепко. Остаюсь Надя». Вскоре мама вышла замуж, и приеха
ла с мужем в Москву. Там она стала работать в секретариате у В. И. Ленина, у Л.
А. Фотиевой. Затем уехала с моим отцом на южный фронт. Кончилось детство, б
еззаботное, счастливое. Началась другая жизнь Ц не для нее одной, для все
й огромной России. Мама и позже виделась с семьей Радченко. Вот ее последн
ее письмо И. И. Радченко, написанное ею через шесть лет: «Дорогой Иван Иван
ович! Я к Вам обращаюсь с большой просьбой, если Вам не неприятно давать мн
е рекомендацию для перехода из кандидатов в члены ВКП, то я очень прошу Ва
с дать мне рекомендацию. Я хотела сегодня зайти к Вам сама, но мне нужно ро
вно в девять часов быть в СНК и я не успела бы сама к девяти часам вернутьс
я. Рекомендацию мою надо написать на отдельном листе и самую простую. К Ва
м же я как-либо зайду обязательно, но сейчас сама никак не смогу. Простите,
что беспокою, и заранее большое Вам спасибо. Привет Алисе Ив. и Алешке. 9.VIII.24 г
. Надя Аллилуева». Какая-то сквозит в письмах наивность и чистота. Ведь ре
бенок же еще, и вдруг на плечи этого ребенка свалилась такая судьба! Хвати
ло бы только лишь революции с гражданской войной, и разрухой… Нет, на ребе
нка еще свалилась камнем любовь к человеку на 22 года старше, вернувшемуся
из ссылки, с тяжелой жизнью революционера за плечами; к человеку, идти ряд
ом с которым, нелегко было и товарищам. А она пошла рядом, как маленькая ло
дочка, привязанная к огромному океанскому пароходу, Ц так я и вижу эту «п
ару» рядом, бороздящую бешеный океан… А она, еще когда влюбилась и в гимна
зию ходила, старалась изо всех сил соответствовать большому кораблю в ег
о большом плавании. И старалась так, что сама не заметила, как росла и росл
а, и становилась серьезным, умным, взрослым человеком. А потом, должно быть
, что-то и больше даже стала понимать, чем он сам… У нее была другая перспек
тива, другой рост: она только начала расти, когда революция свершилась, Ц
а он уже был зрелым сорокалетним человеком, вступившим в пору скепсиса, р
ассудочности, холодного расчета Ц всего того, что так важно для политик
а. Я почему-то очень ясно сейчас, когда мне 37 лет, вижу очень разные души эти
х двух людей, соединившихся в семью. В какой-то момент это ощущение романт
ичности, окрыленности, этот юный энтузиазм революции, неминуемо должен б
удет у нее смениться зрелой трезвостью. И вот тогда она увидит все нескол
ько иными глазами. Но не будем забегать вперед. Теперь я перейду прямо к го
дам своего детства, потому что там-то я видела маму, там мне она и помнится.
Но, читая все то, что происходило позже, прошу тебя, друг мой, не забывай ни н
а минуту об этих ее ранних письмах: в душе она и позже всегда оставалась та
кой же как тогда. И сопоставляя эту совестливую и честную душу с тем трудн
ым миром, в котором она жила уже второй десяток лет, Ц ты поймешь как это в
се было не по ней, как ей было трудно… Но она все-таки сумела за это время со
здать жизнь Ц пусть недолгую Ц но такую, которую помнят с благодарност
ью все, кто знал наш дом тогда и бывал в нем Ц жизнь, которая для меня и по с
ей день сияет в памяти солнечным детством.

9

Мама была строга с нами, детьми Ц неумолима, недоступна. Это было не по су
хости души, нет, а от внутренней требовательности к нам и к себе. Я запомни
ла маму очень красивой, Ц она, наверное, не только мне казалась такой. Я не
помню точно лица, но общее впечатление чего-то красивого, изящного, легко
двигающегося, хорошо пахнущего. Это было неосознанное впечатление детс
тва, просто так чувствовалась ее атмосфера, ее натура. Она редко ласкала м
еня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, назыв
ать ласковыми словами Ц «воробушка», «мушка». Однажды я прорезала новую
скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я т
ак ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое-как успо
коил… Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, Ц он не
переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на н
его за «баловство». Вот одно единственное сохранившееся мамино письмо к
о мне, написанное году в 1930-м или 31-м: «Здравствуй, Светланочка! Вася мне напи
сал, что девочка что-то пошаливает усердно. Ужасно скучно получать такие
письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую, рассудительн
ую, а она, оказывается, совсем маленькая и, главное, не умеет жить по-взросл
ому. Я тебя прошу, Светланочка, поговорить с Н. К.
Наталия Константиновна, н
аша воспитательница и учительница.
, как бы так наладить все дела твои, чтобы я больше таких писем не пол
учала. Поговори обязательно и напиши мне, вместе с Васей или Н. К. письмо о т
ом, как вы договорились обо всем. Когда мама уезжала, девочка обещала очен
ь, очень много, а оказывается, делает мало. Так ты обязательно мне ответь к
ак ты решила жить дальше, по серьезному или как-либо иначе. Подумай как сл
едует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на рус
ском языке? Жду от девочки ответ. Твоя мама». Вот и все. Ни слова ласки. Прост
упки «большой девочки», которой было тогда лет пять с половиной или шест
ь, наверно были невелики; я была спокойным, послушным ребенком. Но спрашив
алось с меня строго. Отец писал мне другие письма. У меня сохранилось два е
го письма, должно быть, того же времени (т. е. 1930-32 гг.), потому что отец написал и
х крупными, ровными печатными буквами. Письма оканчиваются неизменным «
целую» Ц это отец очень любил делать, пока я не выросла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67