Душа отлетела. Т
ело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик; через не
сколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стоя
ли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, Ц не знаю сколько, Ц каж
ется, что долго. Потом члены правительства устремились к выходу, Ц надо б
ыло ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей. Они поехали сообщит
ь весть, которую тайно все ожидали. Не будем грешить друг против друга Ц и
х раздирали те же противоречивые чувства, что и меня Ц скорбь и облегчен
ие… Все они (и не говорю о Берия, который был единственным в своем роде выр
одком) суетились тут все эти дни, старались помочь и, вместе с тем, страшил
ись Ц чем все окончится? Но искренние слезы были в те дни у многих Ц я вид
ела там в слезах и К. Е. Ворошилова, и Л. М. Кагановича, и Г. М. Маленкова, и Н. А. Бу
лганина и Н. С. Хрущева. Что говорить, помимо общего дела, объединявшего их
с отцом, слишком велико было очарование его одаре нной натуры, оно захват
ывало людей, увлекало, ему невозможно было сопротивляться. Это испытали
и знали многие, Ц и те, кто теперь делает вид, что никогда этого не испытыв
ал, и те, кто не делает подобного вида. Все разошлись. Осталось на одре тело,
которое должно было лежать здесь еще несколько часов, Ц таков порядок. О
стались в зале Н. А. Булганин и А. И. Микоян, осталась я, сидя на диване у проти
воположной стены. Погасили половину всех огней, ушли врачи. Осталась тол
ько медсестра, старая сиделка, знакомая мне давно по кремлевской больниц
е. Она тихо прибирала что-то на огромном обеденном столе, стоявшем в серед
ине зала. Это был зал, где собирались большие застолья, и где съезжался узк
ий круг Политбюро. За этим столом, Ц за обедом или ужином, Ц решались и ве
ршились дела. «Приехать обедать» к отцу Ц это и означало приехать решит
ь какой-то вопрос. Пол был устлан колоссальным ковром. По стенам стояли кр
есла и диваны; в углу был камин, отец всегда любил зимой огонь. В другом угл
у была радиола с пластинками, у отца была хорошая коллекция народных пес
ен, Ц русских, грузинских, украинских. Иной музыки он не признавал. В этой
комнате прошли все последние годы, почти двадцать лет. Она сейчас прощал
ась со своим хозяином. Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было ис
тинное чувство, искренняя печаль. Повара, шоферы, дежурные диспетчеры из
охраны, подавальщицы, садовники, Ц все они тихо входили, подходили молча
к постели, и все плакали. Утирали слезы как дети, руками, рукавами, платкам
и. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача. А я-то
, каменная, сидела, стояла, смотрела, и хоть бы слезинка выкатилась… И уйти
не могла, а все смотрела, смотрела, оторваться не могла. Пришла проститься
Валентина Васильевна Истомина, Ц Валечка, как ее все звали, Ц экономка,
работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колен
и возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в
деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей. Все эти люди,
служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, Ц наоборот, он был
непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то тольк
о «начальников» Ц генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга
же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость, Ц наоборот
, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа. А Вал
ечка Ц как и все они Ц за последние годы знала о нем куда больше и видела
больше, чем я, жившая далеко и отчужденно. И за этим большим столом, где она
всегда прислуживала при больших застольях, повидала она людей со всего с
вета. Очень много видела она интересного, Ц конечно, в рамках своего круг
озора, Ц но рассказывает мне теперь, когда мы видимся, очень живо, ярко, с ю
мором. И как вся прислуга, до последних дней своих, она будет убеждена, что
не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех ник
огда и ничем. Поздно ночью, Ц или, вернее, под утро уже, Ц приехали, чтобы у
везти тело на вскрытие. Тут меня начала колотить какая-то нервная дрожь,
Ц ну, хоть бы слезы, хоть бы заплакать. Нет, колотит только. Принесли носил
ки, положили на них тело. Впервые увидела я отца нагим, Ц красивое тело, со
всем не дряхлое, не стариковское. И меня охватила, кольнула ножом в сердце
странная боль Ц и я ощутила и поняла, что значит быть «плоть от плоти». И п
оняла я, что перестало жить и дышать тело, от которого дарована мне жизнь,
и вот я буду жить еще и жить на этой земле. Всего этого нельзя понять, пока н
е увидишь своими глазами смерть родителя. И чтобы понять вообще, что тако
е смерть, надо хоть раз увидеть ее, увидеть как «душа отлетает», и остается
бренное тело. Все это я не то, чтобы поняла тогда, но ощутила, все это прошло
через мое сердце, оставив там след. И тело увезли. Подъехал белый автомоби
ль к самым дверям дачи, Ц все вышли. Сняли шапки и те, кто стоял на улице, у к
рыльца. Я стояла в дверях, кто-то накинул на меня пальто, меня всю колотило.
Кто-то обнял за плечи, Ц это оказался Н. А. Булганин. Машина захлопнула две
рцы и поехала. Я утк нулась лицом в грудь Николаю Александровичу и, наконе
ц, разревелась. Он тоже плакал и гладил меня по голове. Все постояли еще в д
верях, потом стали расходиться. Я пошла в служебный флигель, соединенный
с домом длинным коридором, по которому носили еду из кухни. Все кто осталс
я, сошлись сюда, Ц медсестры, прислуга, охрана. Сидели в столовой, большой
комнате с буфетом и радиоприемником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67