Он н
е переносил вдову Жданова Ц Зинаиду Александровну и ее сестер… Я испуга
лась Ц я никак не хотела оставаться у отца в доме, и я знала, что Юрий Андре
евич ни за что не согласится переехать жить к нам. Отец, по-видимому, с возр
астом стал томиться одиночеством. Он был уже так изолирован от всех, так в
ознесен, что вокруг него образовался вакуум Ц не с кем было молвить слов
о… Он послал меня летом 1948 года отдыхать в Крым с Оськой и с Гулей (Яшиной до
чкой), о которой он иногда вспоминал и спрашивал… Потом прислал туда пись
мо: Ц «При езжай к 10-му, и потом уедем на юг. Целую. Твой папочка». Ему хотело
сь, чтобы мы снова, как в прошлое лето, поехали вместе на «Холодную речку»,
Ц но я не решилась… Мне хотелось провести август в Зубалове, с няней и с с
ыном, Ц и он обиделся… Я поехала на юг повидать его позже, в ноябре 1948 года.
Было солнечно и тепло, море, хоть и холодное, ласкало глаз. Цвели розы, можн
о было ходить без пальто… Отец был раздражен, назвал меня за столом при вс
ех «дармоедкой», ругался, что из меня «все еще не вышло ничего путного». Вс
е молчали, смущенные; молчала и я, не зная, что говорить. На другой день он вд
руг впервые заговорил со мной о маме. Мы были одни. На ноябрьские праздник
и, 9 ноября приходилась годовщина ее смерти. Это отравляло ему всегда эти п
раздники, и последние годы он проводил ноябрь на юге. Мне было не по себе; я
не знала, как говорить на эту тему с отцом, Ц я боялась ее. Мы сидели одни, б
ыл долгий завтрак Ц как всегда, много фруктов, хорошее вино. «И ведь вот т
акой плюгавенький пистолетик!» Ц сказал он вдруг в сердцах, и показал па
льцами, какой маленький был пистолет. «Ведь Ц просто игрушка! Это Павлуш
а привез ей. Тоже, нашел что подарить!» Он искал других виноватых. Ему хоте
лось найти причину и виновника, на кого бы переложить всю эту тяжесть. Тяж
есть давила его все больше и больше. По-видимому, с возрастом, мысль его вс
е чаще возвращалась к маме. То вдруг он вспоминал, что мама дружила с Полин
ой Семеновной Жемчужиной и она «плохо влияла на нее»; то ругал последнюю
книгу, прочитанную мамой незадолго до смерти, модную тогда «Зеленую Шляп
у». Он не хотел думать об иных, серьезных причинах, делавших их совместную
жизнь столь трудной для нее, Ц он искал непосредственного «повода» Ц к
ак будто бы в этом и было все дело… Мне было очень трудно. Я чувствовала, чт
о он впервые говорит со мной об этом как с равным, взрослым человеком, Ц н
о мне было бесконечно тягостно испытывать подобное доверие… В тот ноябр
ь 1948 года мы возвращались в Москву вместе, поездом… У меня в купе был журнал
«Искусство», я си дела и разглядывала репродукции. Вошел отец, заглянул в
журнал. «Что это?» Ц спросил он. Это был Репин, рисунки, этюды. «А я этого ни
когда не видел…» Ц сказал он вдруг с такой грустью в голосе, что мне сдела
лось больно… Я представила себе на минуту, что случилось бы, если бы отец в
друг, Ц нет, в какой-нибудь специально отведенный для него лично, закрыт
ый день пошел бы посмотреть Третьяковку, Ц что бы там творилось. Боже! И ч
то бы творилось потом! Сколько бы беготни, суд-пересуд, болтовни нелепой…
Должно быть, отец сам представлял, что это для него просто стало невозмож
ным Ц как и многие другие невинные, доступные другим, развлечения. И он эт
ого не делал. Или Ц он боялся. Не знаю. Он не боялся народа Ц никогда, и нел
епо звучат сегодня лицемерные слова Ц «он не любил народа». На станциях
мы выходили гулять по перрону. Отец прогуливался до самого паровоза, при
ветствуя на ходу железнодорожников. Пассажиров не было видно; поезд был
специальный, на перрон никто не выходил… Это было печально, зловеще, тоск
ливо. Кто придумывал все это? Кто изобретал все эти хитрости? Не он. Это был
а система, в которой он сам был узник, в которой он сам задыхался, от безлюд
ья, от одиночества, от пустоты. Я приехала в Москву с тягостным чувством. П
оезд остановили где-то не доезжая вокзала, в Подмосковье; туда подали маш
ины Ц опять же, чтобы не ехать в город, где масса народа. Бегал и суетился г
енерал Власик, Ц ожиревший, опухший от важности и коньяка. Пыхтели и проч
ие, разжиревшие на тучных казенных харчах Ц генералы и полковники из ох
раны. Их ехал целый поезд Ц свита, двор, прихлебатели. Отец скрежетал зуба
ми, глядя на них, и не упускал случая, чтобы накинуться на них с какими-нибу
дь грубыми окриками. С прислугой он никогда не разговаривал в таком тоне.
Я поехала на кремлевскую квартиру, Ц он к себе, в Кунцево. Несколько дней
я приходила в себя и отдыхала. Рядом с ним было трудно, затрачивалось огро
мное количество нервной энергии. Мы были очень далеки. Мы это понимали об
а. Каждый жаждал уйти к себе домой Ц уединиться и отдохнуть друг от друга
. Каждый был обижен. Каждый грустил и страдал Ц почему жизнь такая дурацк
ая? И каждый из нас обвинял в этом другого… В конце 1948 года поднялась новая
волна арестов. Попали в тюрьму мои тетки Ц вдова Павлуши, вдова Реденса. П
опали в тюрьму и все их знакомые. Арестовали и отца моего первого мужа Ц с
тарика И. Г. Морозова. Потом пошла кампания против «космополитов», и арест
овали еще массу народа. Арестовали и Полину Семеновну Жемчужину Ц не уб
оявшись нанести такой страшный удар Молотову. Арестовали А. Лозовского.
Убили Михоэлса. Они все обвинялись в том, что входили в «сионистский цент
р». «Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька», Ц сказал мне н
екоторое время спустя отец. «Папа, да ведь молодежи это безразлично, Ц ка
кой там сионизм?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67