Я не умею и
не могу писать о том, чего не знаю и не видела своими глазами. Я не публицис
т. Написать биографию отца, охватывающую двадцать лет прошлого века и по
ловину этого века, я бы никогда не взялась. Я в состоянии судит ь лишь о том,
что видела и пережила сама или что, во всяком случае, находится в пределах
моего понимания. Я могу написать о своей жизни в доме с отцом в течение два
дцати семи лет; о людях, которые были в этом доме, или были к нему близки; о в
сем том, что нас окружало и составляло уклад жизни; о том, какие разные люд
и и какие разные стремления боролись в этом укладе; может быть, о чем-то ещ
е… Все это составит небольшой кусочек жизни моего отца Ц около одной ее
трети Ц и совсем небольшой кусочек жизни вообще. Быть может, это микроск
опически мало. Но ведь жизнь надо разглядывать и в микроскоп, Ц мы слишко
м привыкли судить «в основном», «в общих чертах»; не отсюда ли весь этот по
верхностный догматизм и нетерпимость? А ведь жизнь нашей семьи, этого кр
ошечного кусочка общества, очень характерна, или, как говорят в литерату
рной критике, типична. Двадцатый век, революция, все перемешали и сдвинул
и со своих мест. Все переменилось местами Ц богатство и бедность, знать и
нищета. И как все ни перетасовалось и сместилось, как ни обнищало и перера
спределилось, но Россия осталась Россией. И жить, строиться, стремиться в
перед, завоевывать что-то новое, и поспевать за остальными нужно было все
ей же Ц а хотелось догонять и перегонять… Быть может, в этом общем устрем
лении, в этом общем потоке, который и есть жизнь, что-то можно найти интере
сное и в семейных хрониках, в эпизодах, портретах людей близких и никому н
е известных. Ты говоришь, что все интересно. Это тебе все интересно. Я совс
ем не убеждена, что это будет глубоко интересно еще кому-нибудь. А любопыт
но, конечно, всем. Сейчас стоит недалеко от Кунцева мрачный пустой дом, где
отец жил последние двадцать лет, после смерти мамы. Я сказала, что вещи не
выражают отца, потому что он не придавал им никакого значения. Быть может,
я не права? Дом этот, во всяком случае, как-то похож на жизнь этих последних
двадцати лет. У меня ничего не связано с ним. я его не любила никогда. Дом по
строил в 1934 году архитектор Мирон Иванович Мержанов, построивший для отца
еще несколько да ч на юге. Первоначально дом был сделан очень славно Ц со
временная, легкая одноэтажная дача, распластанная среди сада, леса, цвет
ов. Наверху, во всю крышу был огромный солярий Ц там мне так нравилось гул
ять и бегать. Я помню, как все, кто принадлежал еще тогда к нашей семье, прие
зжали смотреть новый дом. Было весело и шумно. Были тогда моя тетка Анна Се
ргеевна (мамина сестра) с мужем, дядей Стахом Реденсом, был дядюшка мой Пав
луша (мамин брат) с женой Евгенией Александровной; были Сванидзе, Ц дядя
Алеша и тетя Маруся. Были братья мои, Яков и Василий. Еще все происходило т
огда по инерции и по традиции, как при маме Ц в доме было весело и многолю
дно. Все привозили с собой детей, дети возились и галдели, и отец это очень
любил. Были бабушка с дедушкой Ц мамины родители. Никак нельзя было бы ск
азать, что после маминой смерти все родственники отвернулись от отца; на
оборот, его старались развлечь, отвлечь, к нему были все внимательны, и он
был радушен со всеми. Но уже поблескивало где-то в углу комнаты пенсне Лав
рентия, Ц такого тихонького еще тогда, скромненького… Он приезжал врем
енами из Грузии, «припасть к стопам». И дачу новую приехал смотреть. Все, к
то тогда был близок к нашему дому, его ненавидели Ц начиная с Реденса и Св
анидзе, знавших его еще по работе в ЧК Грузии. Отвращение к этому человеку
и смутный страх перед ним были единодушными у нас в кругу близких. Мама ещ
е давно (году в 29-м), как говорил мне сам отец, «устраивала сцены, требуя, чтоб
ы ноги этого человека не было у нас в доме». Отец говорил мне это позже, ког
да я была уже взрослой, и пояснял: «Я спрашивал ее Ц в чем дело? Приведи фак
ты! Ты меня не убеждаешь, я не вижу фактов! А она только кричала: я не знаю, ка
кие тебе факты, я же вижу, что он негодяй! Я не сяду с ним за один стол! Ну, Ц г
оворил я ей тогда, Ц убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист, он по
мог нам в Грузии предусмотреть восстание мингрельцев, я ему верю. Факты, ф
акты мне надо!» Бедная моя, умная мама! Факты были позже… Так вот, тогда Ц в
Кунцево, на Ближней, бывал о много народу, и было весело… Сейчас дом стоит
неузнаваемый. Его много раз перестраивали, по плану отца. Должно быть, он п
росто не находил себе покоя, потому что так случалось каждый раз: куда бы о
н ни приезжал отдыхать на юг, к следующему сезону дом весь перестраивали.
То ему не хватало солнца, то нужна была тенистая терраса; если был один эта
ж Ц пристраивали второй, а если их было два Ц то один сносили… Так и на Бл
ижней. Сейчас там два этажа, причем во втором этаже никогда никто не жил,
Ц ведь отец был один в доме. Быть может, ему хотелось поселить там меня, бр
ата, внуков? Не знаю, он никогда не говорил нам об этом. Второй этаж был прис
троен в 1948 году. Позже, в 1949-м, там, в большом зале, был огромный прием в честь ки
тайской делегации. Это был единственный раз, когда второй этаж был испол
ьзован. Потом он стоял без дела. Отец жил всегда внизу, и по существу, в одно
й комнате. Она служила ему всем. На диване он спал (ему стелили там постель),
на столике возле стояли телефоны, необходимые для работы; большой обеден
ный стол был завален бумагами, газетами, книгами. Здесь же, на краешке, ему
накрывали поесть, если никого не было больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67