Через месяц они с мамой уедут в Москву. Так решено на семейном совете. "Иначе Антошка без сверстников, без настоящей школы здесь одичает", сказала мама. И мама стосковалась по белому врачебному халату, по своей больнице. Папа останется здесь пока один.
Город словно спал. Все магазины по воскресеньям закрыты, и только по дорогам, ведущим за город, тянулась бесконечная вереница велосипедистов с рюкзаками за плечами, люди ехали за город отдыхать в прохладных лесах, на берегу озер.
- Мы с тобой будем плавать вперегонки, - предложила Антошка папе.
- Согласен, но давай договоримся с мамой, чтобы она нас не компрометировала и не кричала бы: "Не заплывайте далеко, утонете!"
- Боюсь, что ваши соревнования не состоятся! - смеялась мама. - Папа просидит с удочками и смотает их, когда яхта будет готова к отплытию.
Навстречу по пустынной улице стремительно шагал мужчина. Полы пальто развевались от быстрой ходьбы, тени от каштанов плясали по его лицу.
Антошкин папа остановился.
- Господин Кляус! Куда вы так спешите? Уж не на рыбную ли ловлю?
Кляус замедлил быстрый ход, рубанул рукой вверх и хрипло прокричал:
- Хайль Гитлер!
Антошкин папа добродушно рассмеялся:
- Ну, это уж слишком! С каких это пор я стал вам товарищем по вашей партии?
Кляус сощурил большие серые глаза, и что-то злобное, торжествующее мелькнуло в них.
Скороговоркой, словно отдавая команду, он сказал какие-то немецкие фразы, затем снова вскинул руку, еще громче крикнул: "Хайль Гитлер!" - и помчался дальше.
Антошкин папа посмотрел ему вслед и пожал плечами.
- С ума, что ли, спятил? Отлично говорит по-русски, а сейчас забормотал по-немецки, и это фашистское приветствие...
- Кто он? - спросила Елизавета Карповна.
- Работник германского торгового представительства, часто бывает в нашем торгпредстве, хорошо говорит по-русски. Позавчера схватил меня за пуговицу пиджака и целый час убеждал, что пакт о ненападении связал Германию и Советский Союз на вечные времена, а потом принялся доказывать, что национал-социалистическая партия и коммунистическая добиваются одних и тех же целей. Я еле спас свою пуговицу и ответил ему, что деловые отношения и государственные пакты - одно, а цели у наших партий разные.
- Противный тип, - с презрением сказала Антошка. - Как он смеет лезть со своим "хайльгитлером"?
- Может выпил лишнее, - махнул рукой папа. - Черт с ним! Завтра придет извиняться.
- Он что-то говорил о Гитлере и России, - сказала мама, - но что именно, я не могла разобрать.
- Наверно, о пламенной любви Гитлера к России, - насмешливо сказал отец.
С улицы Карлавеген свернули на Виллагатан.
В этот ранний час Виллагатан была самой оживленной. На этой улице был дом представительства Советского Союза, и советские люди с детьми, празднично одетые, шли к своему дому, где был назначен сбор. Малыши тащили надувных резиновых крокодилов, черепах, сачки для ловли бабочек. Мужчины запаслись удочками и спиннингами; у одного на руке болталось ведро для будущей ухи; женщины несли в плетеных корзиночках бутерброды, консервы, лимонад. Предстоял веселый праздник всей советской колонии.
Небольшой четырехэтажный дом Советского полпредства на Виллагатан стоит в окружении высоких тополей. На фронтоне здания в лучах солнца сверкает квадратная медная доска с выгравированным на ней гербом Советского Союза и надписью: "Полномочное представительство Союза Советских Социалистических Республик".
Еще на тротуаре, перед самой калиткой полпредства, человек стоит на шведской земле, но достаточно ему сделать один шаг, переступить за калитку, и он уже на советской земле, где действуют советские законы, куда без приглашения и разрешения не может ступить никто из посторонних. Это кусочек советской земли, особенно дорогой и Почитаемой на чужбине. Дом Советского полпредства с двором и палисадником экстерриториальны, то есть неприкосновенны, и кажется, что здесь и солнце светит по-иному, и воздух другой...
Советские люди заполнили дворик полпредства. Со второго этажа сквозь закрытые окна пробивался дробный стук пишущей машинки. Какая-то срочная работа была в этот ранний час у полпреда. Наверное, Александра Михайловна Коллонтай диктовала какую-нибудь докладную записку и спешила закончить ее, чтобы вместе со всей советской колонией отдохнуть в этот погожий июньский день.
Уборщица полпредства Анна Федоровна унимала ребятишек: "Тсс, тише вы, всю Швецию разбудите! Не думайте, что раз вы на экстерриториальном дворе, так вас за забором не слышно".
Слово "экстерриториальный" Анна Федоровна произнесла четко, и звучало оно особенно торжественно и значительно.
Женщины допытывались, чем Анна Федоровна моет окна, - стекла сверкают на солнце, как хрустальные. "Известно чем, - отвечала она, - руками, ну, а в воду добавляю нашатырный спирт и протираю мягкими льняными тряпками. Как же иначе - ведь это не какое-нибудь там буржуйское, а Советское представительство. Наш дом должен сиять!" - говорила она, оглядывая любовным хозяйским глазом сверкающие медные ручки и гранитный цоколь здания, вымытый накануне мылом и щетками.
Анна Федоровна была первой певуньей в советской колонии, но пела редко, чаще мурлыкала себе под нос, убирая по утрам комнаты полпредства. "Голос у меня очень сильный, ему нашей экстерриториальности мало", говорила она и мечтала в день отдыха где-нибудь в открытом море на яхте отвести душеньку, перепеть все "страданья".
Окно, за которым стрекотала пишущая машинка, распахнулось, и выглянула Александра Михайловна Коллонтай.
- Товарищи, прошу зайти ко мне в приемную.
1 2 3 4 5 6 7 8