Училась она хорошо, а человеком была замкнутым. К счастью, на меня это никак не распространялось. Между нами были доверительные, близкие отношения, я ее очень любила, так же как и Владика. Это были родные мне люди. А Владик любил повторять: «Ты мне родная мачеха». Действительно, сложилась семья: двое детей – Владик был уже взрослым и жил самостоятельно. Потом, когда Таня кончала школу, вдруг возникла идея её поступления в ГИТИС на актерский факультет. Я поехала в Москву, в ГИТИС, поговорила с деканом, мол, это моя падчерица, мне она как дочка. Таня поехала сдавать экзамены, прошла на второй тур и вдруг всё бросила, вернулась в Горький и заявила мне: «Ри Яковлевна – она так меня называла, – я выхожу замуж».
И вышла. Потом она прошла через очень многое. Родился сын, она училась в инязе, потом решила с мужем порвать, уехала в Коми АССР, пробыла там год, потом вернулась к мужу, кончила иняз.
Было множество всяких перипетий, потому что надо было переводить ее на заочный, потом возвращать на очный, и это были сплошь мои актерские экзерсисы. Декан, когда я к нему пришла и попросила перевести Таню на заочный, сказал: «Что вы, Рива Яковлевна, на третьем курсе уже все студенты наперечет, мы готовим педагогов для школы, и об этом речи быть не может». Тут пошло в ход всё мое искусство, я его еле уговорила, а через год пришлось его уговаривать, чтобы он сделал наоборот. Затем Таня опять вернулась в Горький с сыном. Жила какое-то время с нами, начала работать в театре, её устроил туда Вацлав Янович. Взяли секретарем-курьером просто для того, чтобы она могла работать. Но быстро поняли, с кем имеют дело. Она практически стала референтом: писала все бумаги, протоколы, сочиняла письма. Потом Таня уехала жить в Питер. Она была удивительно одаренным и красивым человеком. Таня – моя страшная боль. Вацлава Яновича уже не было, когда ее не стало. Я говорю об этих в общем-то глубоко личных переживаниях, потому что это была наша жизнь, а о творческих успехах и неудачах скажут профессионалы, люди со стороны. Мне кажется, чтобы создалось верное впечатление о жизни и творчестве такого замечательного артиста, как Дворжецкий, важно сказать обо всем, что ему было дорого как человеку.
Итак, вернемся в шестидесятый год: родился Женя, началась очень заполненная и какого-то другого ракурса жизнь. Через некоторое время театр драмы поставил свои лучшие спектакли: «Юпитер смеется», «Орфей спускается в ад», «Палата», «Ричард III». Рядом работали такие замечательные артисты, ставшие друзьями, как Владимир Самойлов, В. Кузнецов, Галина Демина, Раиса Вашурина, Эра Суслова, Лилия Дроздова. Театр перешел в новое качество. Корифеи, с которыми начал работать Вацлав Янович в 1958 году, уже ушли из труппы. Но режиссеры Гершт и Табачников создали крепкий, новой формации театр. Большую роль в жизни труппы после Гершта сыграл главный режиссер Б. Д. Воронов, спектакль которого «На дне» занял заметное место в биографии Горьковского драматического театра. Уже покинул его Николай Левкоев, который был главой театра и всей театральной жизни Горького, – его называли «папой». Такие молодые актеры, как Георгий Демуров, Владимир Вихров, стали ведущими артистами. Вацлав Янович был занят во многих спектаклях Воронова. Спектакль «На горах» – очень значительный среди постановок театра. В нем Дворжецкий сыграл Егорушку с невероятной внутренней актерской иронией: хамелеон, представлялыцик, изображающий собой святого, но прогнивший до предела человек, с наклеенными ресницами, со взыванием к Богу. Вацлав Янович любил роли, где можно было развернуться. Например, совершенно фантастически играл сатирическую роль в спектакле «Операция «С Новым годом!». Он вошел в золотой фонд репертуара, сами актеры просто не вылезали из кулис, потому что каждый раз импровизация Дворжецкого доходила до невероятных высот.
Спектакль «На дне» получил множество премий. Однако Вацлав Янович, конечно, не получил ничего. Были случаи, когда он на гастролях играл Луку, а рецензенты писали «Левкоев». Театр к этому времени попробовал подать его документы на получение звания заслуженного артиста. Ничего, казалось бы, особенного, но из определенного дома стукнули кулаком и сказали: «Да вы что, с ума сошли, вы понимаете, кому вы собираетесь давать звание?» И не случайно актеры шутили, что в театре столько-то народных, столько-то заслуженных и один настоящий. Это была ирония сквозь слезы. Нам казалось, что мы относимся к этому и мужественно, и иронически, мол, это ничего не определяет, но вместе с тем это наносило не один шрам на сердце Дворжецкого. Действительно, глупо, потому что, куда бы он ни приезжал, где бы ни гастролировал, что бы ни смотрели критики, приезжавшие в Горький, все только пожимали плечами. Как говорится: «иди и рассказывай всю биографию», хотя она уже известна. Он был абсолютно невыездной, заграницы ему были недоступны, и, естественно, по законам того времени это распространялось и на меня.
Но вернемся к спектаклю «На дне». Работая, Вацлав Янович много перечитал из того, что было написано о Луке, помимо всего, что писал сам Горький. Причем Горький был великим путаником в анализе того, что сочинил. Я никогда не забуду, как в Омске Вацлав Янович репетировал Сомова в пьесе «Сомов и другие». В ней путаница вообще потрясающая во всяких вопросах, связанных с социологией, политикой. Алексей Максимович, увлекаясь афоризмами, зачастую опускал все расшифровки того, что он собирался довести до зрителя. И как-то утром просыпается Вацлав Янович и говорит мне: «Ты знаешь, я сегодня видел великого пролетарского писателя во сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111