А в руке он держал неизменный мужской атрибут - дипломат отечественного производства.
- Вы - Галицкий? - уныло спросила я.
- Да, я - Лев Бенедиктович. Не обращайте внимания на мой внешний вид, я прямо со службы... Вы позволите войти и ввести Вас в суть дела?
- Конечно, конечно, - засуетилась я.
Мы расшаркались, проявляя небывалую учтивость, и прошли в комнату с реверансами. Гоша путался под ногами.
- Да-а... - задумчиво протянул мужичонка. - Погоды нынче стоят прескверные...
Он разглядывал мои апартаменты. Квартира, которая мне досталась после родителей, была моей гордостью и печалью. Гордостью, потому что располагалась в центре Москвы, в глубине жилого массива, среди вековых лип и тишины. Печалью, потому что дом был дореволюционной постройки и требовал капитального ремонта. Мне не раз предлагали продать квартиру или поменять на современную жилплощадь, но я не соглашалась. Три комнаты с высоченными потолками, одна из них с фонарем, кухня необъятных размеров и коридор, по которому легко можно кататься на велосипеде - где еще найдешь такую экзотику, а, кроме того, в этой квартире наша семья обитала с незапамятных времен. Несколько раз наш дом хотели приобрести совместные компании с импортными капиталами под офис, но все соседи вставали сплоченными рядами и не отдали ни пяди жилплощади капиталистам. От посягательств отечественных градостроителей нас охраняла мемориальная доска в честь одного из поэтов с мировым именем.
А насчет погоды господин Галицкий был абсолютно прав. Июнь выдался на редкость неровный. Несколько дней жары, затем ураганные грозы, похолодание и опять жара. Все мои соседки-старушки мучились головными болями и сердечными приступами. К подъезду частенько подъезжали машины скорой помощи. Мой шотландский терьер, стыдно сказать, боялся грозы и прятался в самых неожиданных местах. Последний раз он умудрился забраться в ванную, где было замочено постельное белье. Пришлось отмывать его от стирального порошка.
Лев Бенедиктович уселся в дедушкино кресло потертой черной кожи и почти полностью утонул в нем. Я устроилась напротив и приготовилась слушать.
- Итак, - произнес мой посетитель. - Надеюсь, Вам достоверно известно, что на Земле стопроцентная смертность и ничто не вечно под луной!
В этом месте Галицкий изобразил скорбь, блеснул слезой и шмыгнул носом. Из кармана он извлек носовой платок впечатляющей клетчатой расцветки и промокнул глаза. У меня же настроение испортилось. Тетя Капа подсунула мне страхового агента! Вот радость-то...
- И заметьте, умирают не только старики, но и молодые люди, продолжал он самозабвенно. - И что самое ужасное, умирают даже юные девушки!.. Да, как это ни прискорбно, она умерла... О! моя дорогая, горячо любимая, страстно обожаемая сестра! - тут он воздел руки к небу и задрожал щеками и подбородком. - Мы похоронили ее на днях и остались сиротами...
О, Господи! Вымогатель-попрошайка?! Неужели, теперь эта братия переместилась из вагонов метро в квартиры обывателей? Вот ужас-то... Обрабатывают доверчивых людей стационарно? Как же его выпроводить?
Гоша разделял мое недоумение и досаду. Он сидел рядом с моим креслом и принюхивался к посетителю, склонив голову набок.
- Да, горе поселилось в наших сердцах. И что самое ужасное, Эмма Францевна осталась без компаньонки. Ей не с кем поговорить, отвести душу! Вся надежда только на Вас. Войдите в наше положение, не откажите в милости! Христом Богом молю!
Тут господин Галицкий сполз с кресла и бухнулся на колени. Я поджала ноги и шарила глазами по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого, чтобы стукнуть его по голове и вызвать скорую помощь. Он помешанный, причем - буйно. Гоша спрятался за мое кресло и оттуда демонстрировал грозный оскал.
- Не поймите меня превратно, я не сумасшедший. Взываю к Вашему великодушному сердцу!
Если он не сумасшедший, то, скорее всего, актеришка, который репетирует роль в экзотических условиях, на дому у зрителей, и тем самым оттачивает свое мастерство до небывалой остроты восприятия. Поаплодировать, что ли?
- Эмма Францевна нижайше просит Вас принять ее предложение. Естественно, не бесплатно, - и Лев Бенедиктович, вставая с колен, предложил мне более чем щедрое вознаграждение.
Тут я совершенно сбилась с толку, тем более, что имя "Эмма Францевна" рождало в голове какие-то смутные воспоминания.
- Неужто не припоминаете? Двоюродная бабушка Ваша по отцовской линии.
Теперь припоминаю. Когда я была маленькой девочкой, то видела строгую даму с лорнетом у нас в доме. Потом произошла какая-то невнятная история, и дама больше не появлялась. Мама, когда разговор заходил про нее, поджимала губы и цедила: "Эта Эмма"... Уже тогда Эмма Францевна казалась мне старушкой. Сколько же ей лет сейчас? Под восемьдесят?
- Простите, Лев Бенедиктович, Вы хотите предложить мне работу сиделки? Нет, увольте. Это не мое призвание.
- Что Вы, что Вы! - замахал он руками. - Эмма Францевна не нуждается в сиделках. Она очень энергичная женщина. Но поскольку она ведет уединенный образ жизни, ей необходим кто-нибудь для компании. Не волнуйтесь, Ваша работа не будет тяжелой, а не понравится, Вы всегда можете уволиться... Эмма Франацевна очень просила, все-таки Вы не чужая. Голос крови и все такое... Тем более что жить Вы будете за городом. Представьте: большой красивый дом, чудесный сад, тишина, птички поют, воздух, как амброзия... И, конечно же, Вашему милому песику там будет привольно.
Тут Гоша привстал, пошевелил своим хвостом-морковкой и просительно заглянул мне в глаза из-под мохнатых бровей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54