Обе побледнели от волнения и, когда со скрипом открылась дверь, бессознательным движением прильнули друг к другу и схватились за руки.
Артуа оглядел их пронзительным взглядом. Он даже прищурился, чтобы лучше видеть своих кузин. Его массивная фигура заполняла весь проем двери.
– Вы, кузен! – воскликнула Маргарита.
И так как Робер не ответил, продолжая разглядывать двух этих женщин, которые его стараниями дошли до теперешнего своего жалкого положения, Маргарита заговорила снова. Голос ее сначала дрогнул, но она быстро справилась с собой и твердо произнесла:
– Смотрите на нас, кузен, да, да, смотрите лучше! И запомните, до какого жалкого состояния нас довели. Не правда ли, мало напоминает картины придворной жизни и прежних Маргариту и Бланку. Ни белья. Ни платьев. Ни еды. Нет даже табурета, чтобы предложить присесть такому дородному сеньору, как вы!
«Знают они или нет? – думал Артуа, медленно приближаясь к принцессам. – Дошел ли до них слух о той зловещей роли, какую он сыграл в их теперешней судьбе, сыграл из жажды мести, из ненависти к матери Бланки, знают ли они, что это я помог английской королеве расставить западню, куда беспечно попались обе принцессы?»
– Скажите, Робер, ведь вы принесли весть о нашем освобождении?!
Бланка, с губ которой сорвался этот крик, подбежала к гиганту, протягивая к нему руки, в глазах ее сияла надежда.
«Нет, ничего не знают, – решил Робер, – ну что ж, сейчас мне это на руку». Не ответив Бланке, он резко повернулся к коменданту.
– Берсюме, – спросил он, – разве здесь не топят?
– Нет, ваша светлость, полученные мною распоряжения…
– Немедленно затопить! А почему нет мебели?
– Потому что, ваша светлость, я…
– Принести немедленно мебель! А эту рухлядь выкинуть. Принести кровать, кресла, ковры на стену, светильники. И не вздумай говорить, что у тебя ничего нет! У тебя дома всего вдоволь, я сам видел! Вот оттуда пусть и принесут.
Схватив коменданта за локоть, Робер собирался было вытолкнуть его за дверь, словно последнего слугу.
– И еды тоже… – добавила Маргарита. – Скажите нашему милому стражу, который все это время кормил нас такой бурдой, что свиньи и те не стали бы ее есть, пусть распорядится насчет хорошего обеда.
– И еды, конечно! – подхватил Артуа. – Паштетов и жаркого, свежих овощей, варенья, зимних груш, только, смотри, хороших. И вина, Берсюме, побольше вина!
– Но, ваша светлость… – простонал комендант.
– Не смей дышать мне в лицо, – загремел Артуа, – от тебя конюшней разит.
Он выпихнул злосчастного Берсюме прочь из залы и ударом ноги захлопнул за ним дверь.
– Дорогие мои кузины, – начал он, – признаюсь, я ждал худшего; с огромным облегчением я убедился, что прискорбное заточение не нанесло ущерба двум самым хорошеньким личикам во всей Франции.
С этими словами он стащил с головы шляпу и склонился перед принцессами в низком поклоне.
– Нам все-таки удается мыться, – заметила Маргарита. – Воды-то хватает, только всякий раз приходится разбивать лед, потому что, пока сюда несут лохань, она по дороге замерзает.
Артуа присел на скамью и по-прежнему не спускал глаз с двух узниц. «Ах вы, мои пташечки, – думал он, ликуя, – будете теперь знать, какая судьба ждет даже королев, пожелавших отхватить кусок из наследства Робера Артуа». Разглядывая грубое, как власяница, одеяние принцесс, Робер старался угадать, сохранили ли они прежнюю гибкость и стройность стана. В эту минуту граф Артуа был похож на большого жирного кота, который, присев у мышеловки, тянет лапу, намереваясь поиграть с пленной мышкой.
– Скажите, Маргарита, – спросил он, – отросли ваши локоны? По-прежнему ли они пышны?
При этих словах Маргарита Бургундская вздрогнула всем телом. Щеки ее покрыла смертельная бледность.
– Встать, ваша светлость Робер Артуа! – гневно воскликнула она. – Пусть вы застали меня в самом жалком состоянии, но я отнюдь не намерена терпеть, чтобы мужчина сидел в моем присутствии, когда я сама стою на ногах.
Робер вскочил со скамьи, и на мгновение их взгляды скрестились. Маргарита не опустила глаз.
В неверном свете зимнего дня, пробивавшегося сквозь оконце, он только сейчас как следует разглядел Маргариту, разглядел ее лицо, так не похожее на прежнее, – настоящее лицо узницы. Черты сохранили свою былую красоту, но куда девалась их прелестная нежность. Линия носа стала резче, глаза запали. Милые ямочки, которые еще прошлой весной играли на ее смугло-золотистых щечках, исчезли, и на их месте вырисовывались теперь две морщинки. «Смотри-ка ты, – удивился Артуа, – и еще пытается царапаться! Что ж, прекрасно, так оно будет даже забавнее». Он любил открытый бой и жаждал не просто победы, а борьбы, ведущей к победе.
– Кузина, у меня и мысли не было вас оскорбить, – сказал он с притворным добродушием, – вы меня не так поняли. Просто мне хотелось знать, достаточно ли отросли ваши кудри и можете ли вы по-прежнему появляться в свете.
При всей своей настороженной подозрительности Маргарита чуть не подпрыгнула от радости.
«…появляться в свете… Итак, меня выпустят отсюда. Значит, я прощена? Значит, меня ждет престол Франции? Нет, если бы это было так, Артуа сразу бы мне объявил…» Все эти мысли вихрем промчались в ее голове, и Маргарита зашаталась; вопреки воле на глазах у нее выступили слезы.
– Робер, не томите меня, – сказала она. – Я знаю, это в ваших привычках, вы не меняетесь. Но не будьте жестокосердны. Что поручили вам мне сообщить?
– Я счастлив передать вам, кузина…
При этих словах Бланка пронзительно вскрикнула, и Роберу показалось, что сейчас она потеряет сознание. Но он не спешил закончить фразу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12