Он носил черный креп на шляпе и на рукоятке шпаги, из благоговения к памяти своего капитана, Дениса Пуля, павшего от руки Ишабода.
– Встретили вы на дороге Кавалье? – спросили все в один голос у Бонляра.
Сержант молча пропустил стаканчика три кормонтрайльского вина и проговорил:
– Ну, теперь слова выскочат у меня из горла, как промасленный пыж из ружейного ствола! Знайте, дворяне, что есть нечто новенькое: адская пальба слышна со стороны Андюзы. Еще неизвестно, что это значит. Проезжая с бригадиром Лярозом, мы услышали эту перестрелку, и он тотчас же отправился к маршалу сообщить об этом.
Новый топот лошадей привлек внимание зрителей, которые вернулись на балкон. Они увидели, что множество жителей Нима и окрестных городов нахлынуло на южную сторону вязовой аллеи, которая вела к воротам монастырского сада. Вслед за тем облако пыли и продолжительный шум, смешанный с неявственными криками, возвестили о прибытии Жана Кавалье.
«Он был, говорят записи современников, в платье кофейного цвета; на нем был очень пышный галстук из белой кисеи. Он носил перевязь и черную шляпу с галуном. Он сидел на гнедой лошади, принадлежавшей прежде Жонкьеру, бригадиру королевских армий, убитому в кровопролитном бою при Вержесе». Кавалье был бледен и, по-видимому, взволнован. Время от времени он наклонялся к сопровождавшему его Лаланду, чтобы перекинуться с ним словом-другим. Жана сопровождала свита из двадцати драгун и такого же числа конных камизаров, под командой Иоаса-Надейся-на-Бога. Остаток отряда Кавалье остался в боевом порядке на высотах, господствующих над Нимом.
Трудно себе представить, с каким любопытством народ рассматривал великого севенца. Все были в особенности поражены его юностью, кротким и почти смиренным видом. Не хотели верить, что перед ними храбрый полководец, который в продолжение двух лет так доблестно управлял военными действиями камизаров.
Несколько криков восторга и ненависти приветствовали Кавалье, когда он проезжал мимо Золотого Кубка. Равнодушный к этим выражениям чувств, он только повернул голову в сторону гостиницы со спокойным, решительным видом. Когда он очутился у двери монастырского сада, его свита выстроилась по одну сторону аллеи, драгуны – по другую. Кавалье спрыгнул с коня и вошел в монастырь, сопровождаемый Лаландом. Один из адъютантов маршала провел его в павильон, выстроенный посредине сада, и пошел доложить об его приезде.
Кавалье провел рукой по своему пылающему лбу, потом, скрестив руки на груди, некоторое время шагал из угла в угол, погруженный в глубокое размышление. Он не обманывался нисколько насчет серьезного значения того шага, который пытался сделать. Его отряд, при всем своем доверии к нему, выразил мрачное удивление, когда Кавалье объявил, что предложил перемирие и свидание Вилляру. Когда некоторые из офицеров спросили, каковы должны быть последствия этого свидания, он ответил, что в интересах общего дела он должен молчать до окончания своих совещаний с маршалом. Благодаря привычке к уважению и подчинению, отряд не пошел дальше в своих замечаниях. Но Жан предчувствовал, что встретит сильнейшее противодействие со стороны своих сторонников, если его замыслы затронут их религиозную щепетильность.
Со вчерашнего дня события еще усложнили его положение. Станы Ролана и Ефраима, оставленные без охраны, несмотря на его распоряжения, были застигнуты врасплох королевскими войсками: их склады были уничтожены, вооружение отобрано, и два отряда мятежников после нескольких ожесточенных стычек потеряли много людей. Всякие сношения между ними и Кавалье, если бы он захотел собрать их, становились невозможны. Отправляясь в Ним, он заметил, что войска, выстроившиеся по пути, отрезали всякое сообщение между ним и другими главарями. Итак, его положение, благодаря непослушанию Ефраима, было, действительно, таково, что перемирие и примирительное совещание могли представить значительные выгоды общему делу.
Но Кавалье невольно припоминал, что его любовь к Туанон и его бешенство против Ефраима главным образом побудили его попытаться вступить в соглашение с Вилляром. Вся его гордость возмущалась при одной мысли, что предложения, которые ему сделают, может быть, будет невозможно принять. Впрочем, он сильно рассчитывал на храбрость своих солдат, зная, что они поддержат его требования и скорее дадут себя перебить до последнего, чем пойдут на оскорбительные уступки.
Иной раз он думал о славном будущем, которое нарисовала ему Психея. В этом новом свете его поведение принимало другой оттенок: он уже сражался в войсках короля, вместо того чтобы биться против них. Но обольстительный образ Психеи брал верх над всеми замыслами молодого севенца. Когда он думал о возможности получить ее руку, когда он вспоминал, что был любим ею, свет, разгоравшийся в его сердце, бросал на его будущее самые яркие лучи. Одна только докучливая мысль затемняла время от времени его ослепительные грезы – это воспоминание об Изабелле. Но как всегда, когда стремятся оправдать в собственных глазах какой-либо дурной поступок, Кавалье старался убедить себя, что Изабелла, с которой он так жестоко обошелся, была сама виновата; что она была не жертвой, а сообщницей Флорака. Наконец, размышляя о предстоявшем свидании, он опасался, что почувствует волнение, смущение при виде маршала и не сохранит уверенности в себе, хладнокровия, необходимого для обсуждения столь важных вопросов.
Взяв на одного себя ответственность, главарь чувствовал себя удаленным от общего дела. Это было печальное, горькое чувство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154