Ловкие, крепкие, напоминая приемами городское войско, они казались проникнутыми таким же жгучим исступлением, но менее диким, чем суровые горцы Ефраима.
В одежде Жана было много чисто военного изящества. Он носил камзол из буйволовой кожи, поярковую шляпу с черными перьями, шарф того же цвета, знак траура по матери, замшевые штаны и большие сапоги из кордуана Кордуан – кордовский сафьян. Испанские мавры славились тогда изделиями этого рода по всей Европе.

с золотыми шпорами. Свою лошадь он оставил у подножия Ран-Жастри. За поясом у него были воткнуты меч и кинжал довольно искусной работы. На его подвижном и отважном лице, еще оживленном быстротой движения, отражалось горделивое сознание своего назначения. Он выступал прямо и гордо. Среди сопровождавших его, он выделялся своими высокомерными, почти надменными приемами. По его правую руку находилась Селеста, по левую – Габриэль, оба в белом. Его брат и сестра служили пророками в его отряде, как Ишабод – в отряде Ефраима.
Таково было различие, существовавшее между отрядами обоих начальников камизаров, как уже начали тогда обозначать мятежников. Хотя они были предназначены воевать против общего врага, но легко можно было догадаться, что способ действия каждого из этих отрядов в отдельности был различен. Кавалье со своим войском из ремесленников и мещан должен был вести более правильную и более человечную войну. Дикие горцы лесничего, вооруженные косами, топорами и ножами, должны были вести партизанскую борьбу и высказывать беспощадную жестокость. Наконец, если и не существовало видимого разногласия между отрядами, тем не менее, не трудно было заметить, что более изысканная наружность воинов Кавалье вызывала суровое пренебрежение Ефраима и его горцев, которые, как и он сам, были одеты в звериные шкуры.
– Да хранит тебя Господь, брат Ефраим! – обратился Кавалье к эгоальскому лесничему, в то время как его отряд остановился на некотором расстоянии.
– Да хранит тебя Господь от всякого искушения! – ответил эгоальский лесничий, бросив взгляд, полный презрения и жалости на одежду молодого севенца. – Ты вовремя явился на совещание. Все ли тут наши братья с приходов долины?
– Все. А это – все наши братья с гор?
– Все. Божье войско отныне набрано. Отныне поднимите плач с виноградников, ибо Бог, покровительствующий воинам своим, сказал, что, подобно вихрю, пронесется он по земле.
– Наш разведчик вернулся ли из Зеленогорского Моста? Не слышно, не появились ли уже на востоке подкрепления солдатам? Весьма важно, брат, предупредить соединение этих людей с войсками маркиза де Флорака.
– Разведчик не вернулся еще из Зеленогорского Моста, и со вчерашнего дня с востока нет никаких известий; но мы, должно быть, скоро получим их, – ответил Ефраим.
Вдруг Кавалье побледнел и покраснел одновременно. Его глаза яростно раскрылись. Он не был в состоянии произнести ни звука: он только что заметил Изабеллу, которая направлялась к нему. Невольным движением он схватился за свой кинжал и наполовину вытащил его из ножен, но, тут же вложив его опять, воскликнул голосом, столь же полным изумления, как и ярости:
– Ефраим, Ефраим, кто мог предположить, что эта негодяйка осмелится показаться на глаза нашим братьям?
– Она говорит, что невиновна. «Истинно непорочная женщина непоколебимо остается на ногах, как золотая колонна на серебряном основании». Испытай ее, как горнило испытывает глину, как дни скорби испытывают истинно верующих, – молвил Ефраим и удалился, пожимая плечами, словно считал недостойным себя подобные переговоры.
Медленно, робко, но без тени стыда приблизилась Изабелла к Жану. Ее наружность выражала страдание, но не раскаяние.
– Убирайся, убирайся, несчастная! – крикнул Кавалье, топнув ногой. – Я забыл твою подлость: твое появление вызывает снова мою ярость. Убирайся еще раз говорю тебе или я безжалостно раскрою всю правду в присутствии всех наших братьев!
– То, что я имею сказать вам, я скажу в присутствии всех наших братьев. Я не прошу у вас снисхождения, но справедливости, только справедливости, – с достоинством произнесла Изабелла печально и спокойно.
– Справедливость, которую ты заслуживаешь, – это моя ненависть и мое презрение. Еще раз – убирайся!
– Справедливости, только одной справедливости! – повторила Изабелла, с мольбой сложив руки и приближаясь к Кавалье.
– А, ты заставляешь меня решиться на это! – проговорил он и могучим голосом, желая чтобы его услышало большинство камизаров, которые мало-помалу окружили его, закричал:
– Братья мои, братья! Видите эту девушку? Она красива, у нее гордый и смелый вид, не правда ли? Ее чело и взгляд внушают уважение. Она принадлежит к нашей религии: ее отец – старый солдат, который храбро служил великому герцогу Рогану...
– Мой отец умер! – проговорила Изабелла, глубоко вздохнув.
– Слышите? – сказал Кавалье. – Ее отец умер, умер, без сомнения, со стыда и отчаяния. Ведь вам незнакома вся гнусность, вся низость души, которая кроется под этой наружностью! Вам неизвестно, что три года назад ее отец и мой обручили нас. Я любил тогда эту девушку! О, я любил ее страстно: я считал ее добродетельнее и благороднее всех наших сестер.
И Жан рассказал все, что случилось у него с Флораком в Андюзе. В заключение несчастный воскликнул с яростью, бросая уничтожающие, презрительные взгляды на Изабеллу:
– И что же! Пока я таился в Женеве, каково было поведение этой негодницы, моей невесты!?
До сих пор Изабелла слушала с чувством глубокой боли, которая все возрастала. По ропоту присутствовавших севенцев она догадалась, что и они осуждают ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154