— Будь спокойна… я кончу раньше твоего, — отвечала Сефиза.
И они стали тщательно заделывать отверстия, преграждая доступ сквозняку, который до этого свободно гулял по полуразрушенной мансарде. Покончив с этим, сестры сошлись и молча взглянули друг на друга. Наступала роковая минута. На их лицах, хотя и спокойных, все-таки слегка отражалось то особое возбуждение, которое всегда сопровождает совместные самоубийства.
— Теперь, — сказала Горбунья, — скорей жаровню…
И она опустилась на колени возле наполненной углями жаровни, но Сефиза подняла ее за руку и сказала:
— Пусти… я сама раздую огонь… это мое дело!..
— Но… Сефиза…
— Ты знаешь, милая, как у тебя болит голова от запаха углей!
При этом наивном, хотя и серьезно сделанном замечании сестры не могли удержаться от улыбки.
— А все-таки, — сказала Сефиза, — зачем доставлять себе лишние страдания… раньше чем надо?
И, указав сестре на тюфяк, где оставалось еще немного соломы, она прибавила:
— Поди, ляг там… Я сейчас разведу огонь и приду к тебе, сестренка!
— Поскорее только… Сефиза!
— Через пять минут… не дольше…
Часть здания, выходившая на улицу и отделявшаяся от главного корпуса только узким двором, была настолько высока, что, едва солнце опускалось за его остроконечную крышу, в мансарде делалось почти совсем темно; свет, с трудом пробивавшийся сквозь жалкие, тусклые стекла окна, скудно освещал старый соломенный тюфяк в белую с синим клетку, на котором полулежала Горбунья в черном изорванном платье. Опираясь подбородком на левую руку, она со страдальческим выражением лица смотрела на сестру. Сефиза усердно раздувала угли, по которым уже пробегало синеватое пламя… Красный отсвет от огня падал на лицо молодой девушки.
Вокруг царила глубокая тишина… слышно было только усиленное дыхание Сефизы, раздувавшей угли; они легонько потрескивали и от них уже начал распространяться тяжелый неприятный запах.
Сефиза, заметив, что угли загорелись, и чувствуя, что голова у нее слегка кружится, подошла к Горбунье и сказала:
— Все готово!..
— Сестра, — сказала приподнимаясь Горбунья, — как мы поместимся? Я хотела бы быть поближе к тебе… до самого конца…
— Подожди, — отвечала Сефиза, — вот я сяду здесь в, головах и прислонюсь к стене, а ты, сестренка, вот здесь приляг… Положи голову ко мне на колени… вот так… дай мне свою руку… Хорошо так?
— Но я тебя не вижу.
— Это и лучше… Говорят, что на одно мгновение… правда, очень короткое мгновение… но мучения все-таки довольно сильные… Лучше если мы не будем видеть, как страдает каждая из нас… — прибавила Сефиза.
— Верно… Сефиза…
— Дай мне в последний раз поцеловать твои чудные волосы, — сказала Королева Вакханок, прижимая губы к шелковистым косам, лежавшим короной над грустным, бледным лицом Горбуньи. — А потом не будем больше шевелиться.
— Твою руку, — сказала Горбунья, — в последний раз… Я думаю, если мы не будем шевелиться… нам недолго придется ждать… Кажется, у меня голова уже кружится, а ты… как?
— Нет… я еще ничего… я чувствую только запах углей… — отвечала Сефиза.
— А ты не знаешь, на какое кладбище нас отвезут? — спросила Горбунья после нескольких минут молчания.
— Нет… почему ты это спрашиваешь?
— Потому что я предпочла бы Пер-Лашез… я была там раз с Агриколем и его матерью… Как там красиво: деревья… цветы… мрамор… Знаешь… мертвецы лучше устроены… чем… живые… и…
— Что с тобой, моя милая? — спросила Сефиза, замечая, что Горбунья начала говорить тише и не закончила речи…
— Голова кружится… в висках стучит… — отвечала Горбунья. — А ты как?
— А я только как будто отуманена… Странно, что на меня… это действует не так быстро…
— Знаешь, ведь я всегда была впереди, — стараясь улыбнуться, заметила Горбунья. — Помнишь, и в школе… монахини говорили… что я всегда впереди… Так же случилось… и теперь…
— Да… но я надеюсь тебя догнать! — сказала Сефиза.
То, что удивляло сестер, было между тем вполне естественным. Как ни истощена была горем и нуждой Королева Вакханок, но она все-таки оставалась сильнее и здоровее своей слабой и болезненной сестры. Немудрено, что угар на нее действовал медленнее.
После минутного молчания Сефиза положила свою руку на голову сестры, лежащую у нее на коленях, и промолвила:
— Ты ничего мне не говоришь… сестра! Ты страдаешь?
— Нет, — слабым голосом отвечала Горбунья. — У меня веки… точно свинцом налиты… Я чувствую какое-то оцепенение… и говорить скоро… не могу… но мне не больно… а тебе?
— Пока ты говорила… у меня закружилась голова… в висках стучит…
— И у меня сейчас стучало… я думала, что умирать труднее и тяжелее…
Потом, помолчав, Горбунья задала совершенно неожиданный вопрос:
— А как ты думаешь… Агриколь обо мне очень пожалеет? Долго не забудет?
— Как ты можешь даже спрашивать об этом? — с упреком отвечала Сефиза.
— Ты права, — тихо отвечала Горбунья, — в этом сомнении проявилось нехорошее чувство… Но если бы ты знала!
— Что, сестра?
Горбунья с минуту колебалась, а потом прибавила с тоской:
— Ничего… К счастью, я знаю, что я ему теперь не нужна… он женился на прелестной девушке… они любят друг друга… и я уверена… что она составит его счастье…
Последние слова Горбунья произнесла уже едва слышно. Вдруг она вздрогнула и дрожащим, робким голосом сказала:
— Сестра… обними меня… я боюсь… у меня в глазах сизый сумрак, и… все кружится передо мной…
И несчастная девушка немного приподнялась, обхватила сестру руками и прижалась головой к ее груди.
— Мужайся… сестра! — слабеющим голосом отвечала Сефиза, прижимая к себе Горбунью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189